Ее каре-зеленые глаза скользнули вниз, к металлическому столу, а потом снова к моему лицу. В них не было ни капли сострадания. Только холодный, научный интерес и предвкушение.
Ледяной металл стола впился в голую спину. Я лежал, скрестив руки на груди — тщетная попытка сохранить хоть каплю достоинства под тяжелым взглядом Амалии. Она стояла у стола, ее каре-зеленые глаза методично скользили сверху вниз, изучая меня, как редкий, но неприятный экспонат. Ее тонкие брови чуть приподнялись, когда взгляд достиг моих трусов.
— Хм, — она издала недовольное фырканье, словно обнаружила пятно на скатерти. Без предупреждения, быстрым, цепким движением, она ухватилась за резинку моих трусов и резко стянула их вниз, до щиколоток. — Вот так-то лучше. Для полноты картины.
Холодный воздух подвала обжег кожу. Я невольно сглотнул, чувствуя, как по телу побежали мурашки — и не только от холода. Ее взгляд был безжалостно аналитическим. Он ползал по коже, фиксируя каждую родинку, каждый шрам, каждую реакцию тела на холод и унижение. Она наклонилась ближе, ее белоснежная прядь упала на щеку. Пальцы, холодные и точные, как скальпели, коснулись моего бедра, затем живота, исследуя мышечный рельеф. Она прикусила нижнюю губу — жест, который у любой другой женщины мог бы показаться задумчивым или соблазнительным, но у нее выглядел как оценка качества мяса на рынке.
— Холодно? — съязвила она, ее губы растянулись в тонкой, насмешливой улыбке. Взгляд скользнул ниже пояса, где кожа явно покрылась мурашками, а кое-что другое, вопреки воле и холоду, начинало подавать робкие признаки жизни под ее пристальным вниманием.
— Да, — выдавил я сквозь зубы, стараясь смотреть куда-то в сводчатый потолок, покрытый черными потеками. — Есть такое дело. Твои руки — как у покойника. И стол — как ледник. Добавь сюда атмосферу склепа — идеальный рецепт для озноба.
Она усмехнулась коротко, беззвучно, и продолжила осмотр. Пальцы прошлись по ребрам, прощупали ключицы, сжали бицепс. Она брала мою руку, сгибала ее в локте, изучая амплитуду, затем то же самое проделала с ногой. Каждое движение было точным, быстрым, лишенным какого-либо намека на стеснение или личный интерес. Чистая клиническая процедура. Она подошла к стопам, внимательно осмотрела пальцы ног, даже слегка пошевелила большим пальцем, словно проверяя сустав. Потом снова вернулась к торсу. Ее взгляд задержался… там. На "штуковине", которая, предательски, начала наливаться кровью, реагируя на близость, запах ее духов (горьковатая полынь и что-то дорогое, чуждое) и просто на невыносимость ситуации.
— Интересно, — пробормотала она себе под нос, не сводя глаз. — Реакция сохраняется даже в условиях выраженного стресса и дискомфорта. Упорная физиология. — Она сделала пометку в своей толстой книге, не отрываясь от объекта изучения. Карандаш скрипел по бумаге.
Я зажмурился. "Да заткнись ты, бедный стручок! Это не время и не место! Она же тебя как биоматериал изучает, а не как… ну, ты понял!" — яростно ругал я свое предательское тело мысленно. Но оно не слушалось. Видимо, где-то в глубине мозжечка сидел древний предок, кричавший: "Самка! Сильная! Опасная! ВАЖНО!"
Амалия наконец оторвала взгляд от моей промежности и посмотрела мне в лицо. В ее каре-зеленых глазах светился холодный научный интерес, смешанный с легкой, язвительной усмешкой.
Наконец, она отступила, закрыла книгу с глухим стуком.
— Все. Можешь одеваться.
— Фух. А я уж думал, ты начнешь меня препарировать, — усмехнулся я с облегчением, скатываясь со стола и торопливо натягивая трусы. Холод камня мгновенно сменился леденящим страхом, когда Амалия резко прижалась ко мне. Ее шелковый "халат" был тонким, я чувствовал все линии ее тела. Ее губы изогнулись в зловеще-игривую улыбку, а каре-зеленые глаза сверкнули опасным огнем.
— А ты хочешь так поиграть? — прошипела она, и ее дыхание обожгло шею.
Я отшатнулся, как от змеи, чуть не уронив трусы, которые все еще держал в руках.
— Ээ… нет, нет! — поспешно ответил я, чувствуя, как жар заливает лицо. — Мне хватит твоего осмотра. Могла бы быть понежнее. Я тебе не кусок мяса.