А в моей голове уже бушевала буря. Я не умолял. Я приказывал. Себе. Силе внутри. Перстню на пальце, что вдруг зажглся тусклым рубиновым огоньком. "ВСЁ, ЧТО ОТ НЕГО, — МНЕ!" — пронеслось в сознании, яснее любой мысли. — "ЯД! ЭНЕРГИЮ! ИСКРЫ ЕГО ДУШИ! ВСЮ ГРЯЗНУЮ СИЛУ АСПИДА, ЧТО В НЕМ ИСКАЗИЛАСЬ! ОТДАЙ!"
И началось.
Не больно. Странно. Как будто в меня вливалась ледяная, мутная река. Через ладони, впившиеся в его холодный, склизкий череп. Я видел это — потоки искаженной, больной, черно-зеленой энергии, клубки ядовитых паутин, струйки отравленной крови — все это втягивалось в меня, как вода в воронку. Мои глаза вспыхнули ядовито-зеленым светом, как у Виолетты в момент ярости. Перстень на пальце завибрировал, излучая тепло, и его рубин загорелся ярче, будто очищая впиваемое.
Монстр затрепетал. Не от боли — от изменений. Его жвалы начали таять, как воск, втягиваясь обратно в искажающееся лицо. Хитиновые наросты трескались и осыпались черной пылью. Щетина редела. Костлявые лапы укорачивались, когти втягивались, превращаясь в ногти. Черные глаза-блюдца сужались, в них появился… испуг? Разум?
Прошло, наверное, десять секунд. Но они показались вечностью. Когда я убрал руки, передо мной стоял не монстр. Стоял человек. Молодой, лет двадцати, невероятно худой, почти прозрачный, как будто долго болевший. Голый, покрытый остатками слизи и черной пылью. Его глаза, теперь обычные, серые, были полны слез и абсолютного, потрясенного непонимания. Он пошатнулся, и я его подхватил.
— Ч-что… — он попытался говорить, его горло хрипело, не привыкшее к человеческой речи. — Ты… ты… — Он уставился на свои руки — человеческие руки. Потом на меня. И слезы хлынули ручьем. — С-спас… — выдавил он, сжимая мою руку с нечеловеческой силой благодарности. — Спасибо… Господин…
Шорох. Десятки шорохов.
Из боковых туннелей, из темных ниш, из-под сводов выползли, вышли другие. Уродцы. Мутанты. Те, кого Амалия назвала "неудачными проектами". Человек-слизень с единственным глазом на стебле. Существо с клешнями вместо рук и ртом на животе. Другие, чьи формы бросали вызов описанию. Но в их глазах — во всех, кто мог видеть — горел тот же немой вопрос, та же безумная надежда. Они не нападали. Они тянули к моим ногам свои искалеченные конечности, клешни, щупальца, издавая хриплые, молящие звуки. Толпа отверженных, жаждущих спасения.
Я посмотрел на свои руки. На зеленое свечение, медленно угасавшее в глазах. Перстень пульсировал теплом.
"Охренеть," — подумал я с сюрреалистичным спокойствием. — "Амалия хотела стресса? Получите, распишитесь. Теперь я еще и реаниматор проклятых тварей. Бесплатно."
Ровно через час тяжелая дверь из подземного туннеля скрипнула и отворилась. Я вышел. Не один.
За мной, робко жмурясь от слабого света подвала, шла толпа. Человек двадцать. Бывшие монстры. Теперь просто… люди. Изможденные, бледные, испуганные, многие все еще покрытые слизью или странными шрамами — но люди. Они шли, поддерживая друг друга, некоторые плакали беззвучно. Впереди шел тот самый юноша, которого я спас первым, он нес мой факел (найденный у статуи), его рука крепко сжимала край моего камзола, как якорь.
Я остановился, протянув руку. На моей ладони лежал рубиновый осколок. Он сиял, как маленькое солнце, отражаясь в широко раскрытых каре-зеленых глазах Амалии.
Она стояла у своего металлического стола, застывшая, как одна из своих статуй. Кожа на ее лице стала абсолютно белой, мертвенно-бледной. Толстая книга с записями выпала у нее из рук и с грохотом упала на каменный пол, раскрывшись на страницах с ужасающими зарисовками мутантов. Острый карандаш покатился под стол. Ее рот… ее безупречный, насмешливый рот, был открыт. Не приоткрыт — открыт по-настоящему, в немом крике абсолютного, всепоглощающего непонимания. Она смотрела на меня. Потом на толпу за моей спиной. Потом снова на меня. Ее глаза метались, как у загнанного зверя, пытаясь найти логику, объяснение, хоть что-то в своей безупречной научной картине мира. Но нашли только провал. Абсолютный, оглушительный провал.
— Твой рубин, — сказал я тихо, положив сверкающий камень на холодный металл стола рядом с ней. Звук моего голоса заставил ее вздрогнуть, как от удара током. — И "списанный материал". Кажется, он требует реабилитации, а не утилизации. — Я повернулся к толпе. — Идемте. Здесь вам не помогут.
Я повел бывших отверженных к выходу, к двери, за которой ждала Виолетта. Оглянувшись в последний раз, я увидел Амалию. Она все еще стояла. Неподвижная. С открытым ртом. Смотрела на рубин, на книгу на полу, на пустой стол для экспериментов. Казалось, весь ее холодный, рассчитанный мир только что рухнул в липкую яму подземного туннеля. И это зрелище было слаще любых сокровищ.