Молли было наплевать.
Бесплодие и бесплодие. Дети и дети. Нет и не надо.
Она просыпалась, задыхаясь от ночного кошмара, где был сам Дьявол и какие-то дети. Девочка без ноги знала ее имя и твердила куда-то вернуться. Но уже утром все отступало, и Молли лишь пожимала плечами на вопросы очередного любовника, которых она меняла с завидной частотой.
И будучи тридцатилетней или сорокалетней она не замечала признаков старения, надеясь, что ей будет подарена вечная молодость.
Раньше и дня не проходило, чтобы Молли Ригс не вспомнила своего отца бесчеловечно вырванного из жизни одиннадцатого сентября. Его светлый лик принялся стираться из памяти, когда ей перевалило за тридцать пять.
Она приезжала в Нью-Йорк, игнорируя штат Мэн на карте и в электронных табло международных аэропортов, и думала о том, что когда-то этот город — Большое яблоко — был ее домом.
Мемориал больше не нес того сакрального смысла как раньше. Молли отыскивала выбитое имя отца, вспоминала его живым и горько улыбалась, думая, о том, что он так многого не узнал в этой жизни. Она видела туристов, которые с задумчивыми физиономиями высчитывали, сколько лет прошло с 9/11, а еще матерей, что не позволяли детям касаться этих имен, словно холодный гранит мог быть живым и обидеться на такое отношение к себе. Для этих случайных людей жертвы были теми же случайными людьми, которым не повезло оказаться не в том месте. Но для нее этот мемориал был той тонкой материей, когда она не видела и не слышала отца, но чувствовала его присутствие здесь, в Нью-Йорке.
Когда-то здесь жил не совсем везучий Юстин, сбежавший из Сербии к лучшей жизни.
Они увиделись в тот же год, когда Молли перебралась в Новый Орлеан. Он постарел, прибавил седины (если это еще было возможным) и пигментных пятен на лице, но сразу узнал ее.
« — Думал, что ты забыла старика.
— Ну что ты! Никогда »
Его акцент никуда не исчез, как и та отцовская доброта во взгляде, мягкость рук и нрава. Его жена все также не знала английского, чтобы поддержать беседу и лишь изредка вставляла отдельные фразы, не вписывающиеся в контекст разговора, и одаривала улыбкой. Не такой теплой и ничуть не материнской.
Юстин умер от рака легких через пару месяцев, породив в Молли страх и уверенность, что она умрет от того же заболевания. Его жена вернулась на родину не в силах поддерживать прежний уклад и купить рулон туалетной бумаги без помощи других. Ригс попросила ее писать ей хоть на ломанном английском, хоть на сербском языке. Даже купила пачку марок, чтобы та не тратилась на купоны и не обменивала их на почтовые марки.
Но так и не получила ни одного письма.
Она занялась танцами в Новом Орлеане, чувствуя себя немного далекой от современных течений, и планировала больше уделять времени собственной растяжке. У нее были планы открыть свою студию к тридцати.
Будто бы это не она еще год назад продавала все на своем пути, чтобы закрыть долг и собиралась воровать, чтобы не платить, не она билась за сраный доллар, чтобы после победоносно вскинуть рукой со злосчастной ценной бумажкой.
Все это было с кем-то другим, в другом мире, далеком от ее настоящего.
У нее появлялись деньги точно из воздуха или если бы росло денежное дерево с настоящими купюрами на ветках. Молли могла тратить сколько угодно и у нее всегда оставалась припрятанная сумма или же быстро возвращалась в руки.
Она могла купить себе любое платье, любой фасон, любой брючный костюм и вообще расширить гардеробную из одного шкафа до целой комнаты. У нее была двуспальная кровать со всеми прилагающими, а не матрас на холодном полу.
Молли помнила, как изменила собственный гардероб подобающе человеку, который может позволить себе многое. Если не все при большом желании. Как училась ходить в той одежде, в которой нельзя присесть на корточки, светя нижнем бельем, и отучалась харкать себе под ноги, когда надевала кожаные сапоги по цене ее долга за медицинские услуги оказанные сестре.
Ригс боялась стареть. Этот страх пришел в тридцать пять, когда она проснулась с ощущением того, что прожила уже на пять лет больше, чем планировала в двадцать, ставя негласное условие умирать на пороге тридцати. Она могла часами смотреть в собственное отражение, касаться линий лица на зеркальной поверхности и бояться того, как все это станет иным. Сократиться выработка коллагена и в один день проступят все морщины. На лбу, под глазами, носогубные складки, впадут щеки и поредеют осветленные волосы.
Она говорила, что ей меньше тридцати. Двадцать восемь, двадцать девять. Или чуть меньше.
С тридцати шести пришла в голову идея проверяться на наличие онкологических заболеваний. Уж они-то точно должны появиться как напоминание о прошлой жизни! Но ей говорили, что она здорова, а все что имелось — незначительно.
Молли казалось, что они все врут ей и перед каждым обследованием представляла, что сейчас ее похлопают по плечу и достанут планшет для записи истории болезни. Или обнадежат, но вначале обязательно скажут, что у нее рак. Молочной железы, головного мозга, костей, легких, желудка, кишечника. Да чего угодно! Это не имело значение.
И последним в списке, но не по значимости стал страх потерять внимание. Она была уверена в юности и молодости, что все женщины по достижению какого-то возраста теряют интерес к любому виду отношений, превращаются в наседок и достопочтенных матрон.
Но в сорок Молли с тем же азартом продолжала свой разгульный образ жизни, выбирая новых любовников и любовниц, которые были не похожи друг на друга. Это были девушки младше и старше, рыжие, блондинки, шатенки, покрытые веснушками и куколки с фарфоровой кожей.
Это были мужчины, призрачно напоминающие Юстина или первого парня, какого-то цыгана и француза, испанцы и выходцы из Германии, вчерашние студенты, модельеры, художники, отцы ее учениц или их старшие братья. Она готова была платить за час утех, надеть на себя любые ремни или перья, не стыдясь и получая весь букет любви.
Один из них даже был готов жениться на ней, пока не сказал, что она — мерзость. Кто-то так уже называл ее раньше. Грязной крысой подъедающей объедки и вылезшей прямиком из водостока.
В сорок пять Молли проснулась с мыслью о писателе Уильяме Денбро. Он еще был жив, но был уже глубоким старцем, который был старше ее на целых шестнадцать или семнадцать лет.
Сейчас все, кто был старше на пару лет, казались стариками волочащими бремя жизни.
Ригс не читала ни одной его книги, да и вообще не понятия не имела, где могла слышать о нем. Его жена умерла еще лет десять назад от рака груди, подкинув спустя годы новую почву для размышлений и выискивания симптомов онкологии.
Она купила его «Черную стремнину» на eBay чрезвычайно гордясь собой, что ей удалось отыскать бумажную книгу с автографом, которую кому-то было неудобно держать на полках. Издание нулевых с портретом автора на обложке и кратким описанием с сопутствующими лозунгами «Бестселлер по версии The New York Times». Молли была уверена, что если сложить весь список бестселлеров газетенки, то в нем найдется место и туалетной бумаге с описанием состава и инструкцией по применению. Парочка журналистских сук даже припишут драматизм и броское сходство с реальной жизнью.
Ригс нашла эту книгу бесполезной и не стоящей своих денег.
Она купила вторую и третью книгу, прочитывая их в свободное время, за завтраком или перед сном, иногда, забывая о раннем пробуждении.
Какая же это была редкостная поебота. Молли постепенно скупила половину написанных книг, удивляясь тому, что тратит на это деньги, но иногда ловя себя на мысли, что просто бегает глазами по строчкам, не улавливая информацию и представляя автора.
«Жаль, что у него не стоит сейчас. У мужчин появляются проблемы с потенцией с возрастом»
Она посмотрела несколько ранних интервью, где молодой автор, переполненный харизмой и уверенностью в себе, говорил о новом романе и о том, что занят адаптацией сценария. Удивительно, что у него нет золотой статуэтке «Оскара». Где ее глаза были раньше, когда она пропустила очередного красивого мужчину? Ах, да. У него была своя актриса, которую спустя годы сочли второсортной и бездарной.