« — Разве тебе не обидно? — спросила одна из скромных наблюдательниц-солисток драматической сцены между матерью и дочерью. — И не хочется ударить ее за эту дерзость?
— Она ни в чем не виновата. Это я сделала ее такой»
Щеки и нос Джейн были красными не то от мороза, не то от подступивших слез, которые всегда норовили вырваться наружу в момент как этот. Нана выглядела прежней, и лишь в глазах появился какой-то нездоровый блеск.
— Не прощаемся, — Джейн погрозила как ребенку тонким пальцем перед ее лицом. — На Рождество я не планирую смотреть «Щелкунчика» и изображать, что мне нравится магия балетного искусства.
Молли кивнула.
Во всем была ложь во благо, по крайней мере, ей так казалось. Как с настоящей Джейн и ее дочерью, которую старшая Ригс так и не смогла уберечь, за что корила себя последние лет десять, когда думала об этом.
— Не стой так. Заболеешь, — добавила Джейн, решив, что на сегодня их разговор закончен, а ей предстоит заехать еще в одно место.
Она захлопнула дверь такси, отсалютовав Молли на прощание, и прислонившись виском к холодному стеклу, принялась рассматривать сияние снега, укутавшего шиферные крыши маленьких покосившихся коттеджей Дерри.
Та не оборачиваясь, вернулась в свою обитель и бросила взгляд на отъезжавшую машину, выглядывавшую из не задёрнутых гардин.
Здесь было привычно тихо.
Молли покосилась на отдельно стоящую коробку с книгами Уильяма Денбро (она была готова унести их с собой в могилу, если это потребуется) и вернулась к скрипучей софе. Ей чудилось, что сейчас в окно постучит клоун, а под пыльной подушкой окажется топор, который раньше был любимым средством самозащиты.
Тогда, стоя на крыльце, Молли увидела всю свою жизнь ярким диафильмом, в котором слайды сменялись с небывалой скоростью. Это не были моменты из детства, когда она восседала на коленях отца или тянула мать за золотую цепочку.
Она увидела себя бегущей во тьму с топором и крадущейся со старой винтовкой. Видела снова улыбку племянницы, которая была очарована каруселью и раскладывала товар по акции в супермаркете, справляясь с похмельем.
Ригс снова почувствовала запах, который всегда стоял в супермаркете, почувствовала, как стоит в горле ком после переизбытка алкоголя и тот забытый привкус унижения и бедности.
***
Последняя интерлюдия перед финалом, который был равен неизбежному забвению.
Билл Денбро не отвечал на звонки двое суток после исповеди, переплетенной с вспоминанием ушедших дней, а еще через сутки она узнала, что «Известный писатель Уильям Денбро, подаривший преданным читателям несколько мировых бестселлеров добровольно ушел из жизни».
Барбара призналась, что хотела извлечь хоть какую-то пользу из этого самоубийства и пренебрегла последней волей о закрытых похоронах, позаимствовав у нескольких литературных фондов средства на организацию похорон в одной из католических соборов Шеффилда.
Молли взяла внеплановый отгул на сутки, прилетев на сутки в Англию, чтобы проститься с человеком, который стал ее единственным близким другом. Билл предпочел обхватить губами дуло пистолета и нажать на курок, вышибая содержимое черепной коробки, которое окрасило стены его дома с истекающей арендой, нежели дожидаться естественной смерти или того хуже нового появления Оно в жизни.
Семь часов полета и пять часов разницы с Нью-Йорком того стоили.
Она ожидала толпища журналистов, которых потрясет это известие, как это обычно бывало или множество плакальщиц на церковных лавках, не прочитавших ни единой книги. Но Молли была единственной гостьей в соборе. Здесь было несколько цветочков, которые, возможно, оплатила сама Барбара или кто-то из уважения подкинул, ожидая, что кто-то последует чужому примеру.
Молли сжимала в руках десять роз (изначально их было одиннадцать), купленных неподалеку втридорога, и ободрала одну по дороге, укалывая пальцы о шипы. Темно-алые розы почти как густая темно-алая кровь из раны, например, в голове.
Цветы веяли смертью.
Ее раздражал цокот собственных каблуков об деревянное напольное покрытие собора, который разносился по всему помещению.
Махагоновый гроб в центре помещения был закрытым.
У матери был дешевый гроб, как и у отца.
Боже.
Она почувствовала, как горлу подступил нервный ком истерии и глаза наполнились слезами. Остановившись в дистанции трех шагов от гроба, Молли крепче прижала к себе букет роз, испытывая острую необходимость в чужих объятиях, и запрокинула голову назад, наивно как в детстве полагая, что слезы так высохнут сами собой, а не превратятся в две уродливые мокрые дорожки.
Это, наверное, было матовое синее стекло или какие-то панели имитирующие стекло на потолке.
Она провела пальцами по стеблям роз, вслушиваясь в шелест листьев и эту звенящую тишину. Тяжело выдохнув, Молли еле заметно дернулась и подошла ближе к гробу, прикасаясь руками к махагоновой наполированной крышке.
Здесь не было никого, кто бы заговорил о приличиях или о том, что так делать запрещено, следуя по последней воле усопшего.
Та без особых усилий поддалась. Мертвые пахнут в морге чуть лучше, нежели в гробу.
Одетый в парадный смокинг, Уильям выглядел больше спящим, нежели мертвым. Его кожа была такого же цвета, как и при свете той настольной лампы, когда он звонил ей из своего кабинета, где когда-то трудился над очередной книгой, увидевшей свет лишь в файле «Microsoft Word».
Руки скрещены на груди, будто бы он читал книгу, уснул, и кто-то заботливо убрал ее. Хорошо выглядеть после смерти почти как живым. Почти.
Молли коснулась рукой его лица, седых висков, глубоких морщин на лбу. Рану в голове хорошо замаскировали. Приложив свою горячую ладонь к его ледяной щеке. Она тяжело сглотнула, понимая, что умирая, человек забирает с собой все, кроме тех до чьей души он успел дотронуться. Ригс испытывала боль, мировую скорбь любящих вдов, ощущающих потерю, когда ты больше не прикоснешься к этому человеку, не обнимешь его, не поцелуешь, не будешь смеяться или плакать с ним, но по-прежнему будешь любить его, будто ничего не произошло. Ведь ничего и не случилось, по крайней мере, с тобой.
Ты жив и можешь любить, радоваться, истечь кровью и почувствовать боль. Много боли физической и моральной.
Однажды мусульманин сказал ей, что Аллах создал человека, чтобы тот был счастлив, но ведь человек слаб и на своем пути только и делает, что испытывает череду страданий.
Молли наклонилась к гробу ниже, позволяя волосам касаться мертвого тела и от этого не становиться такими же мертвыми. Сердце не билось и теперь мысль, что он просто уснул, показалась абсурдной. Он не спит. Билл Денбро умер. Мертв. Тело. До того мертв, что ей, Молли Ригс, этого не вынести. Она убрала в гроб букет цветов, зная, что это было не самым мудрым решением из тех, что посещали ее.
Бутоны быстро увянут, лепестки помертвеют и станут белым флагом для пиршества червей.
Ее испугал работник.
— Вы еще кто?
— Жена. Гражданская жена, — не моргнув глазом, соврала она, заламывая узловатые пальцы.
— Вы собираетесь ехать в крематорий?
Молли кивнула и оставила на чай двум мужикам, которые согласились погрузить гроб в катафалк. Обычно этим занимается кто-то из родственников или друзей.
Водитель предложил ей пересесть на пассажирское сидение, но она предпочла остаться в темной кабине рядом с гробом, открыв крышку еще раз.
Умираешь и превращаешься в тело, которое можно передвигать и распоряжаться им как хочешь.
Когда машина остановилась, Молли последний раз взглянула на него и прикоснулась губами к ледяному лбу. Ей вернули букет цветов, который она отправила в близстоящую урну, вырвав несколько кроваво-красных лепестков. Их быстро подхватил и закружил ветер, унося в сторону запада.