— Да я не то, что в отходы — я и в полезный продукт-то к ним идти не намерен! Как говорят ландскнехты: «Вы меня наняли, а не купили»; и нанимался я — в оружные люди, а не в вурдалаки!
…Когда Иво увели — для дополнительной проверки «Двушкой» — Тургенев поинтересовался, слегка озадаченно:
— Ты и вправду не побрезгуешь взять на службу этого разбойника, Всеволод Владимирович?
— Кто разбойник? — удивился Вологдин. — Иво Шенкенберг? Да. Он разбойник. И подлец. А нам тут всё равно понадобится кто-нибудь для грязной работы. Для совсем грязной…
Глава 36
От сотворения мира лета 7072, декабря месяца четырнадцатого дня.
По исчислению папы Франциска 24 декабря 1563 года (второй день Смуты), ближе к вечеру.
Преображенская слобода.
— …И Бог, наш создатель, сказал: «Прокляну». И проклял!
Концовка сегодняшней катакомбной проповеди протопопа Гермогена вышла ударной: глаза собравшихся при оружейке стрельцов разгорелись ярче обычного.
— Господь, жги! — веско резюмировал первый.
— Это ты про Блудницу на Семи Холмах? — кивнул второй в направлении истаявших уже в снежных сумерках московских куполов.
— Знамо дело.
— Дык тут и поближе найдется — чего запалить не мешало бы, — мрачно усмехнулся третий. — С четырех концов, дверь бревном подперевши.
— Вот так прямо и — запалить?
— Дык. Не знаю, как там белое и белый, и как солнышко зимнее — но уж живой огонь-то для ЭТИХ наверняка не пользителен!
…Вначале было слово, и слово это было — ЖГИ.
И дюжина пар глаз, глядящих на него в упор, и дюжина пар рук, деловито разбирающих из пирамиды аркебузы и бердыши:
— Ну, веди уже, отче наш!..
Офицерское собрание меж тем внимало насмешливому речитативу Невзглядова:
Скоморох был любимцем воистину всенародным, и оттого мог позволить себе говорить что угодно в глаза кому угодно; перебрал струны гишпанской гитары (заграничный инструмент был подарен ему в прошлом году Мармотным; когда же любители к бердышу приравнять перо пытались ему пенять «приятельствованием с псами режима», он высокомерно ронял: «Уж извиняйте, но между НАМИ, демиургами…») — и продолжил:
— Эт-точно! — согласно кивнул Шестопалов, отсалютовав скомороху кубком; господа офицеры дружно последовали примеру командующего и немедленно выпили.
Тут как раз подоспел вестовой:
— Воевода! Там опять гонцы из Коломенского, от Адашева. Их там кромешники обложили — царя Владимира к себе в Кремль требуют. Скачите, зовет, на подмогу, во весь опор, а то совсем уже нам худо!
— Как он сказал? «Совсем худо» и «во весь опор»? — переспросил Шестопалов. — Ну нет, тогда мы будем во весь опор сидеть здесь! Пока там не прояснится точно — кто берет верх.
И тут в дверях нарисовался дежурный по гарнизону, на котором не только лица не было, а пожалуй что и всей головы, и свое: «Воевода, беда!» он выдохнул так, что командующий (обладавший отличным чутьем на неприятности) двинул наружу едва ли не бегом, даже не накинув шубы и не выслушав доклада — «На ходу расскажешь!»
Торопиться, впрочем, было уже ни к чему.
Сруб Спецчасти полыхал, подожженный с четырех концов, в дверь его, подпертую снаружи бревном, кто-то еще слабо колотился, а густеющее оцепление стрельцов угрюмо вслушивалось в несущиеся изнутри вопли сгорающих заживо.
— Окошек-то у НИХ там не предусмотрено, — зачем-то пояснил дежурный.
— Т-твою-то мать… — только и сумел вымолвить воевода, и безнадежно поинтересовался: