При таком нормативном подходе не учитывается тот факт, что и соседи Московского государства строили империи – Османскую, Могольскую, Сефевидскую, а европейские державы обзаводились колониями в Новом Свете, Южной и Юго-Восточной Азии и захватывали земли в самой Европе. Что касается Европы, там основанием для экспансии служили религиозные соображения (XVI век), затем меркантилизм (XVII век) и, наконец, смесь реальной политики и только начинавших появляться националистических и расовых теорий (XVIII век). Государства расширяли свою территорию, как только это становилось возможным благодаря усовершенствованиям в мореплавании, военном деле, административном контроле, системе сбора налогов.
Россия создавала империю по тем же причинам, что и ее соседи, а именно – чтобы добиться выгод для правителя и элиты и заполучить ресурсы для государственного строительства, которое было одним из главных отличительных признаков раннего Нового времени в Европе и Евразии. Для России это означало захват прибыльных торговых путей – речных и сухопутных, – городов и портов, покорение богатых ресурсами областей (таких как Сибирь), продвижение на юг с его пастбищами на плодородных землях, которые хорошо подходили для земледелия, и к Великому шелковому пути, и на запад, к балтийским портам. Эти завоевания сопровождались самой разнообразной риторикой: возвращение «отчих земель», борьба с «неверными» (XVI век), погоня за славой (XVIII век). Однако если внимательно посмотреть на направления и хронологию российской экспансии, становится ясно, что в каждом случае для нее имелись экономические и политические мотивы.
Утверждения о российском «деспотизме» выглядят устаревшими, но все же многие историки могут оспорить предложенный здесь подход, указав, что Россия была «унитарным» государством, где действия властей не сдерживала ни одна сколь-нибудь заметная политическая автономия. На принуждении со стороны центра особенно склонны делать акцент те, кто изучает историю различных народов, входивших в состав империи: теперь, после распада СССР, это можно делать беспрепятственно. Точно так же в постсоветской России отдельные исследователи сосредотачиваются на власти правителя, не принимая во внимание недавних работ, где подчеркивается, сколь важны были для придворной политики родственные и дружеские связи. В подобных трудах имеющиеся факты истолковываются не так, как в этой книге: я полагаю, что в раннее Новое время сильный центр не мог эффективно осуществлять контроль без значительных уступок элите, а длительный контроль с помощью силовых методов был вообще невозможен: для этого попросту не хватало коммуникаций и людских ресурсов. Таким образом, мы утверждаем, что могущество и стабильность России как империи были следствием синергии между сильной центральной властью и властью местной, которой во многих случаях предоставляли существенную свободу. Государство располагало неделимым суверенитетом, когда речь шла о принципиальных вопросах, связанных с управлением: об уголовном праве, налогообложении, наборе войска, обороне. Как мы покажем, русская империя упорно стремилась сохранять за собой контроль на этом уровне, вводя единое для всей обширной страны законодательство и создавая единый административный аппарат, в то время как европейские державы не препятствовали складыванию местной знати и формированию локальных центров власти. Но для того, чтобы сохранять равновесие внутри этой идеологической и административной структуры, империя разрешала местным сообществам самостоятельно решать многие повседневные проблемы и зависела в этом от них. Если примерить к России той эпохи современный термин «великая держава», то придется признать, что она была ею – именно благодаря сильному центру, допускавшему локальные различия и контролировавшему их.