- Одно я знаю теперь твердо, - произнес чуть слышно Юхан Морат. Когда состарюсь - сам сатана не заставит меня жениться на молодой!
Он засмеялся и, тронув струны лютни, запел:
Гонит ветер корабль в океане,
Боже, душу помилуй мою...
3. СТОРГОВАЛИСЬ
В канатном ящике было душно, пахло пенькою, крысами, которые бесстрашно дрались и пищали под ногами. Слева, за переборкой, грубыми голосами разговаривали матросы, один ругался, другой его усмирял, потом послышался смех, стук костей.
- По-шведски говорят? - спросил Рябов Митеньку.
- По-разному! - сказал Митенька. - Один по-шведски, а другой англичанин. И еще один - голландец, что ли...
- Всякой твари по паре! - усмехнулся Рябов.
Они опять замолчали надолго. Митенька задремал, вздрагивая во сне, шепча какие-то слова. Рябов думал. Две крысы с писком пробежали по его ноге, он вздрогнул, вновь задумался. Было слышно, как матросы воющими голосами затянули песню. Митенька совсем проснулся, сел на бухте каната, спросил:
- Что ж теперь будет, дядечка?
- А то, брат, будет, что зря ты со мной увязался.
- Не зря! - упрямо возразил Митенька. - Вы завсегда со мною в море хаживали, вот живым и возвращались. А пошли бы без меня - значит, худо...
Кормщик засмеялся, потрепал Митеньку по плечу.
- Молодец! По-твоему, выходит, что раз ты со мной - лиха нам не ждать...
Помолчали.
- А корабль большой! - сказал Митенька. - И другие тоже большие. Я все разглядел...
Рябов не ответил.
- Дядечка! - негромко позвал Митенька.
- Ну, дядечка?
- Я про то, дядечка, - для чего мы в море-то пошли?
- Я пошел, а ты за мной увязался! - ответил Рябов наставительно. Выследил и увязался. Кто тебя звал? Ну-ка, скажи-ка, звал я тебя? Теперь вот на себя и пеняй!
- Дядечка, а для чего мы паруса сбросили? Может, и убегли бы от шведа?
- Да ведь они из пушки палили?
- Во-она! Палили, да не попали.
- Еще бы пальнули и попали.
- Не так-то просто...
- Просто, не просто! - с досадой сказал Рябов. - Все тебе рассуждать. Попались - значит, сиди теперь да помалкивай...
Под ногами вновь завозились крысы. Митенька вздрогнул, забрался повыше на канаты, оттуда спросил:
- Дядечка, а книжку теперь мне не отдадут?
Рябов усмехнулся:
- О чем вспомнил! О книжке! Еще как живыми отсюда вынемся...
- Мне без той книжки и не возвернуться в Архангельск! - вздохнул Митрий. - Иевлев Сильвестр Петрович дал; береги, говорит, пуще живота да учи денно и нощно, тогда пошлю тебя в навигацкое, на Москву...
- Далеко нам с тобою нынче, парень, до Москвы! - невесело сказал кормщик. - Дальше, чем с Груманта.
- Повесят нас? - быстро спросил Митенька.
- Ну, вот уж и повесят...
- Дединьку-то повесили. Я признал, то - Семен Григорьевич.
Рябов молчал.
- Нет, уж повесят! - убежденно произнес Митенька. - Забрали, цепи надели, как не повесить? Теперь повесят вскорости...
- А ежели повесят, тебе дорога прямая - в рай. Ты - молельщик! сказал Рябов. - Там таких любят. Замолви и за меня словечко: дескать, удавили вместе, мужик был грешный, да я его отмолю... Тебе, брат, бояться нечего. Вот мне - хуже. Меня в ад - сковороды лизать горячие...
Митенька наверху всполошился.
- Тьфу, тьфу, для чего эдакие слова-то говорить?
- То-то что правду говорю...
Они опять замолчали надолго. Матросы за переборкой ругались, играя в кости. Было слышно, как с шорохом набегали волны, как пробили барабаны, как запел рожок, потом - горны. На всей эскадре откликнулись сигнальные барабаны.
- Дядечка, чего сейчас - утро али вечер? - спросил Митенька сонно.
- А нам не все едино? - ответил Рябов.
Потом за переборкой затихли - наверное, легли спать. Гремя цепью, Рябов поднялся, наклонился к Митеньке, сказал ему серьезно, со значением:
- Ты вот чего, Митрий: что бы ни увидел и ни услышал - молчи. Молчи, и как я делаю, так и ты делай. Хорошо буду делать али худо - знай, молчи.
Митенька широко открыл глаза, в темноте блеснули зрачки.
- Вишь, вытаращился, - с досадой сказал кормщик. - Как велено тебе так и делай...
- Ладно! - шепотом ответил Митенька.
Вновь загремели цепи - Рябов лег на канаты. И тотчас же за переборкой, к которой он прижался спиною, горячо и быстро зашептал чей-то голос:
- Мужички, ай, мужички? Откликнись!
Рябов повернулся, приник ухом к сырой прелой доске. Там, за переборкой, кто-то грузно и тяжело шевелился, сопел.
- Русский, что ли? - напряженным громким шепотом сказал Рябов.
- Да, русский, русский, рыбак с Архангельску. А ты кто будешь? По голосу будто знакомый. Скажи, сделай милость, будто схож на кормщика одного... Не Рябов?
- Ну, Рябов...
- Кто там, дядечка? - с тревогой спросил Митенька.
Кормщик отмахнулся.
- Рябов я, Иван Савватеевич. А ты кто?
- Да Лонгинов, не признаешь, что ли? Сколь годов хаживали...
- Нил?
- Он! С Копыловым мы пошли, черт дернул, женка все подбивала - Олешке да Лизке харчить нечего, упромысли хоть малость рыбки. Вот упромыслили...
- Заковали?
- Крепко! Да ты слушай, Иван Савватеевич. Может, еще и уйдем...
Лонгинов зашептал еще тише, Рябов больше догадывался, чем слышал. Будто есть на корабле кто-то свой, обещал подпилок да пилку - пропилить дыру в камору, где припас корабельный свален. Оттуда уйти дело нехитрое. Обещал еще платье дать шведское...
- Да кто он таков? - спросил Рябов.
- Мужик здешний, по-нашему говорит, кто - не ведаю, в лицо не видел. Рядом корабельные харчи, он там чего-то все носил да ставил. Через переборку, как с тобою, говорили. Нынче должен еще наведаться, скажу про тебя, поможет...
Рябов молчал.
- Не слышишь, что ли? - удивленно спросил Лонгинов.
- Слышу.
- Что молчишь-то?
- А чего говорить...
Лонгинов завозился за переборкой, потом выругался, погодя совсем тихо спросил:
- Да в самом ли деле - Рябов?
- Дядечка! - тревожно позвал Митенька.
За дверью слышались грубые голоса матросов, лязг оружия, брань.
- Дядечка!
- Не глухой! - отозвался Рябов. - Слышу...
- Вешать будут, дядечка...
- А ты поплачь...
В замке со скрипом повернулся ключ, Кристофер и Билль Гартвуд с масляными фонарями в руках остановились на пороге. За ними с мушкетами наперевес стояли несколько солдат и профос Сванте Багге.