- Сколько же он хочет денег? - сквозь зубы спросил шаутбенахт Окке.
- Много! - ответил Рябов, и глаза его опять вспыхнули. - Поболее, чем иуда...
- Дядечка! - воскликнул Митенька. - Дядечка! Бога побойтесь...
Рябов повернулся к Митеньке, сказал с жестокой усмешкой:
- А чего мне в сем деле бога бояться, Митрий? Не ершись, парень, не то живо тебя на цепь посадят. Сиди...
Окке шепотом перевел шаутбенахту, о чем говорили Рябов с Митенькой, ярл Юленшерна кивнул на Митеньку, спросил:
- Он хотел бы, чтобы его вздернули? У нас сие быстро делается... И, ежели твоя цена будет слишком высока, я позову профоса, который умеет торговаться...
Кормщик хитро прищурил глаз:
- Умеет? Ой ли, господин? Умел бы, так не стояла бы здесь твоя эскадра...
Он поднялся, поблагодарил за хлеб-соль, сказал твердо:
- Значит, не сторговались. Какая уж тут торговля, когда палачом грозят...
Быстро подошел шхипер Уркварт, встревоженно спросил, что случилось; Рябов ответил, что не любит, когда ему палачом грозятся.
- Поначалу вежливо, все как надо, а теперь и вешать? Не больно много толку с вешалки с вашей... Карбас потопили, снасть на дне, а теперь палача... Нет, други, не тот Иван Савватеич Рябов человек, чтобы его вокруг пальца обвести да обдурить, когда он выгоду свою видит...
- Сколько же, черт возьми?! - крикнул Юленшерна.
Рябов пошептал, словно прикидывал в уме, подвигал пальцами, сказал твердо:
- Риксдалеров золотых пять сотен. Триста нынче - да чтобы на стол выложить, двести - когда дело будет сделано. Стой, погоди, не все еще. Харч в море чтобы не с матросского стола шел, а отсюдова, да как скажу - так и подавали...
Окке переводил, в адмиральской каюте все затихли, слушали изумленно. Шхипер Уркварт улыбался, полковник Джеймс смотрел в раскрытые двери галереи на бегущие за кормой волны...
- И чтобы в канатном ящике меня не держать! - говорил Рябов. - Каюту мне, как всем прочим морякам, и со всем приличием чтобы со мной говорили. Да виселицей меня не пугайте - пуганый!..
Он подумал и добавил в тишине:
- Еще как чего вспомню - скажу...
Окке кончил переводить, шаутбенахт Юленшерна сжал кулаки, как делывал это перед тем, как ударить провинившегося матроса в зубы, посмотрел на свои перстни, ответил:
- Наглец!
- Чего? Чего? - с любопытством спросил Рябов.
Окке не ответил - смотрел на шаутбенахта. Фру Юленшерна сказала назидательно:
- Мой друг, не торопитесь с отказом. Подумайте.
- Перестань ходить перед глазами! - с раздражением крикнул Юленшерна Якобу. - Кому нужно сейчас это дурацкое пиво?
И, позвонив флаг-офицера, велел сию же минуту прислать казначея эскадры с деньгами. Окке поклонился Рябову, рассказал, что его условия приняты.
- То-то что приняты! - угрюмо ответил кормщик. - А то шумит на меня, кулаком грозится...
Деньги он считал долго, потом потребовал себе кошелек, затянул на нем ремешки, но раздумал, и еще раз принялся считать золотые монеты. Остолбеневший Митенька из своего угла смотрел на него широко раскрытыми испуганными глазами: перед ним был другой человек - страшный, жадный, совсем не похожий на того Рябова, которого он знал и любил всем сердцем...
Завязав кошелек, кормщик сказал шхиперу Уркварту:
- Еще немного и взял я с вас. Считай сам - карбас купить сколько станет? Сети добрые, снасть какую. Монастырю должок отдать. Женке гостинца, себе на гульбу... Да приодеться надобно, а то ходишь - шапка волосяная, рукавицы своекожаные, не осуди, что в лаптях, - сапоги позабыл в санях. Да и жить еще надобно - вот и выйдет баш на баш!
Он хлопнул Уркварта по жирной спине, засмеялся и сказал:
- Что ж песни петь бросили? Давайте гуляйте, гулять дело доброе, нынче-то живы, а чего завтра будет - кому ведомо? Разбойник - живой покойник...
Уркварт не понял, удивился:
- А разве может быть живой покойник?
- То - пословица! - ответил кормщик. - А в пословице еще не то бывает...
Митенька все смотрел на кормщика, - нет, это был он, Иван Савватеевич, и глаза прежние, такие, как делались у него в море, в злую непогоду, когда иные рыбаки уже пели себе отходную, а он смотрел вдаль, искал горизонт, прищурившись, и злые огоньки горели в зеленых зрачках...
Слово становится делом, дитя - мужчиной,
Ветер - бурей, кто же в этом сомневался?
Шамиссо
ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ
1. ДИТЯ - МУЖЧИНОЮ...
Флаг-офицер и кают-вахтер с масляным фонарем в руке повели их по коридору в каюту, назначенную кормщику капитаном "Короны". Слабый свет озарял абордажные крюки, висящие по стенам, ведра на случай пожара, короткие копья, удобные для боя в узких корабельных переходах, свернутые кошмы, полубочки с песком.
- Здесь! - сказал флаг-офицер.
Рябов первым вошел в низкую душную каюту. Кают-вахтер опустил фонарь в гнездо. Флаг-офицер вежливо спросил, не будет ли у господина лоцмана каких-либо желаний. Кормщик зевнул, огляделся, сказал лениво:
- Войлочку бы хотя постелили на рундуки, что ж так-то на голых досках спать? Да винца ему вели, Митрий, чтобы принес, али пива, да погрызть чего от скуки...
Флаг-офицер поклонился, лицо его выражало презрение. Кают-вахтер стоял неподвижно.
- Побыстрее чтоб ворочались! - приказал кормщик. - Веселыми ногами, живо...
Шведы ушли, кормщик усмехнулся. Митенька смотрел на него остановившимся взглядом.
- Чего глядишь? - спросил Рябов. - Не узнал, что ли?
Митенька потупился, вздохнул, губы его дрогнули - хотел что-то сказать, но раздумал. Слуга в красном кафтане принес на медном подносе желтое пиво, солодовые лепешки с солью и тмином, коричневую водку, настоенную на калганном корне.
- Раздумал я пить! - сказал Рябов Митеньке. - Пусть унесет...
Слуга выслушал Митеньку, ушел со своим подносом. Митенька отвернулся от кормщика, сжал щеки ладонями, весь съежился, словно от холода.
- Митрий! - позвал Рябов.
Митенька не шелохнулся.
- Зря дуришь, парень! - сказал кормщик. - Не твоего ума дело...
Митенька молчал, съежился еще сильнее, худой, жалкий, в кургузом шведском кафтанчике. Кормщик лег на рундук, закинув руки за голову. Молчали долго...