С другой стороны, усиление жесткости власти, например, до уровня автократии, потребует очень больших затрат человеческой пассионарности и не может быть выдержано Россией. Судьба послевоенного Советского Союза это доказывает. Жесткая власть в короткие сроки высосет из России всю оставшуюся энергию, в результате чего она остынет и развалится на части.
Таким образом, полезное соотношение свободы и несвободы определяется не желанием отдельных лиц, а объективно имеющимся пассионарным потенциалом в обществе и необходимостью его ограничивать в той мере, которая нужна для достижения пользы и сохранения государства.
Однако здесь можно задаться вопросом: кто же определяет степень пассионарности и, таким образом, кто устанавливает необходимую степень жесткости политической конструкции общества? Ответить на него и легко и сложно. Сложно – если входить в детали, легко – если отвечать принципиально, по существу. А по существу ситуация всегда складывается таким образом, что в самом обществе возникает ситуация понимания того, что ему нужно. Например, в СССР явно чувствовалось избыток жесткости системы и народ стремился к свободам, а в годы разгула «дикого капитализма» в конце XX в. сформировалось понимание необходимости ужесточать законы и подавлять возникшую вакханалию, что и означает укрепление власти. Иными словами, не личное мнение отдельных политиков определяет то, как им действовать, а общий бульон отношений управляет ими и заставляет принимать решения, увеличивающие степень устойчивости своей власти.
Демократия как некая форма государственного устройства несет в себе определенные законы, следовательно, ограничения. Поэтому демократия, конечно, не тождественна абсолютной свободе, но является некоторым образом установившимся соотношением между свободой и несвободой. Когда российские либеральные западники призывают к разгулу свобод, подразумевая под этим торжество демократии, они явно лукавят. Ведь, будь они последовательны, им следовало бы призывать к анархии. Но они этого не делают, а, входя в противоречие со своими лозунгами, создают законы. Изюминка здесь лишь в том, какие законы они создают или пытаются создать. Ясно, что они пытаются утверждать европейскую систему мысли, которая на деле есть функционал от величины достаточно низкого пассионарного поля и особенности культурных традиций этого региона. Но демократы это не учитывают, а пытаются навязать России то, что в настоящее время для нее в полной мере неприемлемо, поскольку пассионарность ее выше, а культурные традиции иные, чем на Западе.
Но, может быть, в наших рассуждениях кроется ошибка и на деле России следует продолжать трехсотлетнюю традицию ориентации на западную систему мировоззрения? Рассмотрим этот вопрос подробнее в следующем разделе.
5.2. «Полезность» европоцентризма в России
Зададимся вопросом, а полезна ли для России демократия западного типа? Для этого рассмотрим вкратце историю европоцентризма в России.
Россия начала ориентироваться на Европу 300 лет тому назад. Согласно Л.Н. Гумилеву, в тот момент Россия выходила из фазы перегрева и входила в фазу надлома, когда этнос (суперэтнос) может легко заразиться чужими идеями. Регентша Софья и император Петр I заболели идеей обустроить Россию в соответствии с принципами, характерными для Западной Европы той поры: создание регулярной армии, привлечение к государственному управлению пассионарных служащих, не скованных узами собственности и готовых, что называется, землю рыть, чтобы самореализоваться и обустроить свою жизнь, систематизация имеющихся и разработка технологий получения новых знаний, введение новых принципов обучения. Гумилев указывает, что различие между Софьей и Петром I было незначительным и выражалось лишь в том, что первая ориентировалась на католическую Францию, а второй – на преимущественно протестантские Германию, Голландию и Англию. При этом Петр оказался явно талантливее и удачливее своей единокровной сестры.
С одной стороны, необходимость изменений в России в самом деле тогда назрела. С другой – недавно рыцарская и экономически отсталая Европа, выйдя из мучительной фазы надлома своего этногенеза и справившись с пандемией оспы, стала входить в фазу «золотой осени» с присущей этой эпохе развитием техники, культуры и т.п. Европейский блеск не мог не привлечь внимание граждан московского государства, ведь человек всегда тянется к лучшей жизни. Увидев, что Европа начинает набухать избытком материальных богатств, русская элита решила не отставать: «чай, не хуже других». При этом различия в географическом, историческом и тем более энергетическом (пассионарность) положении Западной Европы и России, учтены не были. В итоге, сработал принцип: «близок локоть, да не укусишь». Обо всем об этом сказано у Гумилева. Нам лишь важно, что триста лет тому назад объективно назревший процесс модернизации российского государства, а вместе с ним и всего суперэтноса, пошел под лозунгом: «будем жить как на Западе». Но была ли этому альтернатива? Думается, что нет. Великая Степь и Китай были отсталыми и неинтересными для подражания, Турция была грозным и опасным врагом России, мир Ислама захлебывался от междоусобиц, Индия была захвачена Тимуридами, про Африку, Японию и Американские континенты и говорить не приходиться. Так исторически сложилось, что в те времена блистала одна лишь Европа. Россия была обречена на подражательство ей.
Но, может быть, в России мог вызреть свой путь – путь, основанный на самоуважении? Формально, конечно, такое могло произойти. Однако речь идет о том, что Россия, вследствие переживания перехода акматической фазы в фазу надлома была уязвима к идеологическому чужеродному влиянию, т.е. была готова заболеть чужими идеями, а ничего другого, кроме, так сказать, «европейской идеи», в те времена не было. Поэтому Россия стала ориентироваться на Запад и вошла в противоречивую ситуацию: мировоззрение она пыталась позаимствовать у того, с кем она объективно была вынуждена периодически воевать ради отстаивания своей политической и военной независимости. Это, конечно, нонсенс: обычно – с кем воюешь, того и ненавидишь, и не приемлешь его, вражеские, ценности. А тут такая любовь – на ножах. Реализация этой противоречивой ситуации потребовала колоссальных издержек.
Например, ориентация на Запад означала, в частности, подражательство в быте. И если богатая Европа относительно легко позволяла себе роскошь, то аналогичный уровень роскоши Российская элита добивалась тотальным закабалением своего населения – крестьянства. Элементы крепостничества на Руси стали возникать еще при Иване Грозном, но подлинного «расцвета» эта система управления испытала при Петре I, и особенно при Екатерине II. Крепостничество в наиболее тяжелых для людей формах – это результат болезни России под названием «европоцентризм». Ведь если бы не было стремления русской элиты к тому, чтобы было «как в Европе», которое в те времена было не осуществимо вследствие отсутствия значительного слоя свободных обывателей, делающих возможным устойчивое экономическое процветание, то не было бы и соответствующих расходов на роскошь, значит крестьянам жилось бы легче, восстаний – меньше, и не было бы причин превращать их в полурабов. И это не простые слова. Цена иных безделушек или элементов дамского гардероба порой равнялась результату работы целых деревень в течение нескольких месяцев. Чтобы получить желанные украшения помещики накладывали на крестьян непомерные налоги. Собственно, для того и вводили крепостничество, чтобы обдирать «как липку» абсолютно бесправных крестьян, далее – набирать почти бесплатных рекрутов и бросать их на усмирение своих отцов и братьев, а также на внешние войны с тем же самым Западом, который, видя ослабление России вследствие всех этих жестокостей, периодически наглел.
Другой пример, уже почти, к сожалению, забытый. Это раскол Русской Православной Церкви. Известно, что так называемых староверов уничтожали нещадно, до седьмого колена. Почему возникли такие жестокости, в чем тут дело? Фаза надлома обычно соответствует расколу в этносе. И как в Европе в XV в. Западная Христианская Церковь раскололась на собственно католическую и протестанскую, так и с середины XVII – начала XVIII веков Русская Православная Церковь испытывала аналогичные процессы. При этом часть верующих более-менее лояльно относилась к западной, латинской вере (не выделяя в ней католической и протестанской ветвей), например соглашалась печатать книги в католических типографиях, другая же часть – категорически возражала против такой лояльности. Последние стали называться раскольниками. Власти поддержали первых. И это понятно, ведь элита сама, мягко говоря, была лояльной к Западу и постоянно заискивала то перед немцами, то перед англичанами, то перед французами. Раскольников стали уничтожать, поскольку на примере Запада видели, к чему может привести раздвоение церкви. Там конфессиональные распри были использованы правителями различных государств для получения политической независимости. Вот и в России сформировались условия того, чтобы в разных ее частях доминировало то или иное направление православия. Следовательно, могло сложиться ложное впечатление, что будто бы возникли предпосылки раскола России на политически независимые государства по конфессиональному признаку. А поскольку раскольники, по сути антизападники, не соответствовали идеологическим устремлениям властей, то и было принято решение уничтожить их, упростить этносистему, изъяв из нее целый слой людей с определенным (надо сказать, вполне жизнеутверждающим) мироощущением. Сделано это было исключительно жестоко. И все лишь потому, что властям нужна была прозападническая ориентация. А ведь единство России можно было обеспечить и не таким руссконенавистническим способом, в котором, кстати сказать, больше всего преуспела немка Екатерина II. Например, можно было, не выделяя и специально не поддерживая того или иного течения в православии, объявить общую, объединяющую для них доминанту: создание такой Российской империи, которая по своему статусу соответствовала бы третьему Риму. При этом можно было постараться перевести распри в чисто богословское русло. Поскольку русские раскольники, в отличии от западных лютеран, никогда не стремились захватить светскую власть (восстания Пугачева или Разина – не в счет, поскольку они спекулировали на раскольнической идее, а сами староверами не были), то миролюбивая и конструктивная политика по отношению к ним привела бы к усилению разнообразия российского этнического поля, что, в свою очередь, послужило бы усилению России, а не ее ослаблению. Но властям нужно было прозападничество, в результате чего народ получил невиданное истребление. За что? За православную веру! Бред какой-то, но это было.