Но перейдем от истории к метафизике. Здесь тоже есть о чем поразмыслить в контексте нынешних патриотических экспериментов, которые самим их авторам кажутся, ну просто ужас, какими «крутыми». А на деле тот же сброс, та же инверсия, та же подмена, та же «ломка хребтов». Существует, дескать, не Православие как целостность, а расчленимая, стробируемая иудео-христианская традиция. Поставили дефис — и теперь возможен разрыв: — снятие иудаизма и очищение христианства. — Полный нонсенс!
С одной стороны, нет дефиса, он мерещится только абсолютно безграмотным людям. С другой стороны, менять-то на что будете? На буддизм? — Так буддистский блок просто съест христианство, и вы получите конфессиональную мутацию восточно-фашистского толка.
На ислам? — Вот уж «деиудизация» высшего класса! — Курам на смех!
На язычество? — Тогда сразу признайте христианский сброс! И фашизм.
Вот и получается, что неумений увидеть внутри «красного» периода православную традицию, шараханье от хилиастических модификаций в конфессиях с объявлением их — скопом и огульно, сугубо и однозначно бесовскими — толкает к другому, гораздо более страшному искусу: Искусу метафизической Черноты.
Возьмем другое явление нынешней «патристики» — антисемитизм. Есть он? — Да, безусловно. Ноя не буду клеить ярлыков, я буду анализировать, классифицировать (нерасчленяя).
Мы имеем дело с феноменом антисемитизма испуга, при котором еврей — это просто психоаналитическая проекция патриотической «анимы», и с антисемитизмом восторга, когда еврей — это объект для практического подражания при полном внешнем неприятии его. Оба явления переплетаются и создают колониальный тип идеологии. А гитлеризм для меня и есть подобный, надуто трусливый, злобно заискивающий «иудаизм наизнанку».
Гитлер пытался в иудаистической традиции везде поставить знак «минус» и изобрести иудаизм для немцев, то есть сбросить христианский период немецкой истории. Чем это отличается от нынешних право-левых инверсий? Такая же закомплексованность, признание поражения, отказ от величия своей религии, своего духовного пути, неэквивалентный обмен своего метафизического капитала по курсу 1:2000, идеологическая конверсия.
И все это в нынешней патриотике сочетается с бравурным декоративным милитаризмом, почему-то не проявляющим себя в реальных столкновениях в горячих точках, но постоянно лезущим в телеэфир и завоевывающим популярность на ниве мелкого хулиганства.
Налицо колониальный тип отношения к Слову. Наплевательство, недобросовестность, гиперинфляция слов. Если мы пишем и множим сущности в культуре, где слово (Логос) обозначено в качестве «первоначала», то мы обязаны отвечать за слова даже в большей степени, нежели за что-либо другое. Здесь и проверяется, кто пишущий и чем он живет — сегодняшним днем или тем, что будет после него: самим собой или историей. Посягая на мертвых, этот пишущий страшно умаляет себя, или, может быть, он думает, что он не умрет? Все приходит, и все уходит, а народ пребывает, и все мы в нем и через него.
Да, это мы, сидящие в разных уютных кабинетах, отвечаем за то, чтобы те, кто стоит у станка или плавит сталь, пребывали собор-но в единстве живых и мертвых. Мы отвечаем за то, чтобы они имели место в своей истории, чтобы их ценности не были изъяты у них под шумок. Мы отвечаем за идеальные сущности. Мы отвечаем за целостность коллективной исторической рефлексии, за обеспечение синтеза этапов российской истории, за крепость духовной почвы. Не почвы кладбища, как это хотят нам внушить фашисты, и не почвы в понимании либерального индивидуалистического духовного «фермерства», а почвы как плацдарма для Великого Взлета, почва духовного Байконура.
Пока нам не хватает мужества, чтобы глубоко осмыслить все периоды нашей истории в их целостности. Но давайте найдем в себе мужество хотя бы для того, чтобы признать эту задачу первостепенной и отказаться от всего содеянного, если оно идет вразрез с решением этой титанической задачи.
Антикоммунизм — в прошлом. Он пошл, бессмыслен, разрушителен. Признаем это, отвергнем то, что не ведет никуда или же ведет в никуда. То есть либерализм и фашизм. И начнем работу по осмыслению нашей истории в ее неразрывной целостности, связыванию времен.
Как только мы пойдем на это, как только плоскость громких проклятий уступит место объему нетривиальных мыслей по части парадоксального сходства при кажущихся различиях, как только стробирование, анатомирование и описание смерти будет заменено живым проникновением в живую жизнь Духа, — мы увидим целостность и единство «красных» и «белых», православия и коммунизма.
Никто не зовет назад. Необходимо признать, что были мерзости и ужасы в том, что пережито народом. Но необходимо признать и то, что народ пресуществил и преобразовал некий внешний для него идейный комплекс в неизмеримо более значимое для мира открытие, суть и смысл которого будут проясняться нам постольку, поскольку мы способны следовать завету великого Гоголя: «Отрекись от себя для себя самого, но не для России».
Апелляция к ненаучным категориям, к жизни духа может кому-то показаться несовместимой с жестким аналитизмом, с принципом действий, основанном на почти математическом просчитывании игровых комбинаций. Но это только кажущаяся несовместимость. «Безлюбость» науки, бесстрастность научного метода — это миф обыденного сознания. Изобретатель любит свои «железки» со страстностью, зачастую превышающей страстность поэта. Ученый любит свои элементарные частицы и никогда ничего не поймет в них без этой любви.
Квантовая механика впервые очертила пределы так называемого субъект-объектного метода. Эти пределы стали еще более ощутимыми, когда начались исследования тонких элементарных и субэлементарных структур даже на уровне физической материи. И тогда мы поняли, что метод, заявляющий о своей универсальности, всегда принимает желаемое за действительное.
Методологическая рефлексия стала одной из фундаментальных предпосылок развития науки в XXI столетии. Этого может не знать Янов, но это очевидно для Шафаревича-математика. Увы, меняя профессию, мы иногда перестаем замечать очевидное.
Ратуя за своеобразие русского мира, Шафаревич одновременно с этим использует зачастую методологию, с этим миром несовместимую. Когда нам заявляют, например, о том, что следует быть бесстрашными в поисках истины (о социализме, фашизме etc.).
Истины или правды? — Это разные понятия, и во многом они даже антагонистичны. Истина есть знание, получаемое на субъектно-объектной основе за счет изнасилования, расчленения, умертвления предмета исследований. Технология получения знания подобным способом отработана Западом. Правда — есть то, что отдает вам ДРУГОЕ за счет доверия, понимания и любви. Нет этих кодов, и система будет закрыта. Вы можете разрушить ее, но «играть на ней нельзя».
Такой системой является наша история, наш народ, наше Отечество. Что значит переосмысливать историю? Говорят еще — глубже переосмысливать. Глубже переосмысливать — это интеллектуальный, нравственный и, я бы сказал, семиотический нонсенс. Приставка «пере» означает «переворачивание». Она несовместима с глубиной. Глубина определяется другим понятием — «проникновение». А проникновение немыслимо без любви. Тем более для сфер, наделенных способностью закрываться и ускользать. А именно такой сферой является российское бытие.
Итак, чтобы проникнуть, необходимо любить. Не любишь — не исследуй. Ненавидишь — держись подальше. Как можно исследовать социалистический период истории России, ненавидя его? Как можно любить Россию, ненавидя 70 лет народной истории и отрицая за ними право на благодать?
Проникнуть в советский период можно лишь с позиций подлинной любви к советскому. Когда полюбишь, тогда проникнешь, когда проникнешь, тебе откроется… Что? Кто?
Многое здесь находится вообще по ту сторону слов. А то, что описывается «вербально», требует по большей части несциентических описаний.