Продиктовано это — все тем же отчаянием и непониманием сути Святой Троицы в ее мистико-историческом смысле. Говорить об этом много бессмысленно. Непонимающий все равно не поймет. И тем не менее надо знать, что в православии не два начала, а три. И каждый раз, когда сознание пытается, цепляясь за дуальность начал, бороться с одним из них, возникает духовная онкология, а не обновление веры, православие держится на троичности, в том числе и на тройственности себя самого, на внутренней тройственности. Тройственность и является тайной русской: Веры, русского Пути, русской Истории.
Это наш мистический код. Как только этот код теряется, возникает желание позаимствовать «нечто ценное» у других в ущерб себе. Заимствовать чужую мощь, якобы недостающую России, а не доискаться до истоков, не найти у себя иную мощь и иной тип высшей силы. Это и есть путь к колонизации сознания.
Говорят, что Великая Отечественная война — это единственная светлая веха советского периода. Согласен, что главная, но отнюдь не единственная. Признаем войну, отвергнув фашистский соблазн, придется и многое другое пересмотреть, придется в итоге признать и то, что введение страны в новую индустриальную фазу исторического развития — это огромный исторический позитив: В глубоком историческом смысле, в смысле проникновения, в смысле исторической правды, в смысле той тайны, о которой я уже говорил, переход без ломки традиционных структур в индустриальную фазу означает глубочайшую преемственность между русским православием и русским же коммунизмом.
Вроде бы все сломали, а на деле как раз обошлись без ломки, без германской тридцатилетней войны. Да, большевики — это орден, но орден, тайна которого еще не раскрыта. И я имею основания думать, что этот орден преемствен.
И вопрос о «красных мучениках», об их канонизации еще впереди. Кто такая Зоя Космодемьянская — разве не святая мученица советского периода? И надо прекратить идиотскую болтовню о «сатанизме красных». Разве не ясно, что это работает на колонизацию сознания?
А вот то, о чем не любят говорить монархисты, «белые», рано или поздно им придется признать. Я имею в виду загнивание и исторических форм самодержавия, и исторических форм официозного православия. Пока «белые» этого не признают, пути им вперед нет.
Официальное православие в том виде, в каком оно существовало в последнее столетие монархии, уже не работало. Оно не держало духовный пласт русской империи. А империя держится Духом. Либо надо было укреплять православие и идти другим жестоким путем, меняя православный код и сопрягая его с этой жестокостью (вспомним — поликонфессиональность страны тогдашнюю и теперешнюю), либо создавать нечто другое. И это другое могло быть абсолютно новым, неоязыческим. Тогда — разрыв, сброс преемственности. А могло быть и преемственным.
Нам еще придется разбирать явление «православный социализм», «православный коммунизм», «исламский социализм», «исламский коммунизм» и т. д. Ибо атеизм красной структуры — это атеизм кажущийся.
Почему удалось произвести постсталинские разрушения страны? — Потому что разорвали связь философов, гуманитариев, оказавшихся на обочине политической жизни, и технократов. Технократизм оказался сам по себе и был принят большевизмом без сопряжения с другим знанием. А все, что составляло коды и собственно метафизическую часть доктрины, было отброшено. Вот если бы возник мост между невыкинутой частью гуманитариев и технократической элитой «красинцев», то у нас был бы создан полноценный национальный программно-прогностический центр, который и вывел бы страну из циклической катастрофичности.
Говорят, что история не знает сослагательных наклонений. — Ой ли? Слабость русского самосознания в том, что оно не преодолевает, а отторгает понятие Игры. Сила же его в том, что оно Игры не приемлет. Если сила будет сохранена, а слабость избыта, то мы победим.
«Россия — XXI век», № 6, 1993 г.
6.4. Занавес!
На протяжении последних месяцев наш журнал и его авторы все чаще попадали под перекрестный обстрел патриотической и демократической прессы. Здесь и «Русский вестник», и «Московский комсомолец», и газета «Сегодня», и журнал «Наш современник». Перечисление можно продолжить.
Что ж, такая перекрестность вряд ли случайна. Мы действительно задеваем и тех, и других, хотя не ставим себе таких нарочитых целей. И своим оппонентам мы задаем всего лишь достаточно корректные уточняющие вопросы. Но почему-то эти вопросы вызывают у них болезненную реакцию.
Например, мы уточняем столь любимое нашими «демократами» понятие «рынок». И это уточнение раздражает тех, с кем мы вступаем в корректную уточняющую дискуссию, почему-то больше самой громкой площадной брани. Почему?
Дело в том, что «демократы» произвольно используют понятия «рынок» и «рыночные отношения». А мы берем (всего лишь!) классические западные издания по рыночной экономике, и тут «неожиданно» выясняется, что «Рынок — это институт, сводящий продавца и покупателя». Всего лишь! Но в чем же тогда смысл российской дискуссии о рынке, которая длится уже седьмой год?
Еще раз уточняем. И оказывается, что демократы строят у нас не рынок (market), который был и до перестройки, а свободную рыночную экономику, — free market economy, — то есть то, чего не существует даже в Соединенных Штатах Америки. То, что «демократы» предлагают нам строить, апеллируя к столь, казалось бы, безусловным успехам Запада, — является не более, чем абстракцией. Иными словами, нынешние псевдопрагматики на деле — суперромантики, утописты почище любого Фурье.
Оспаривать подобные наши «инсинуации» демократам-рыночникам и накладно, и «не с руки». То ли дело отчитывать кого-то из своих патриотических двойников! В этом случае, как говорится в старом одесском анекдоте, «и навар с яиц, и мальчик при деле». Вступать же с нами в содержательную полемику — хлопотно. Молчать же тоже нельзя, журнал продолжает выходить, и начальные розовые мечты, что мы сами «как-нибудь рассосемся», очевидно, не сбываются.
Номер за номером мы разрушаем стержень той технологии оболванивания и заговаривания так называемых «масс», на котором держится нынешний режим демократов и, судя по всему, намерен держаться будущий режим их патриотических двойников.
Что делают демократы? — Они используют так называемый «argumentum ad homini», то есть попросту обвиняют нас в советничестве «кремлевским вождям», «кэгэбизме» и прочих «смертных грехах». Что касается сути, то ее просто забалтывают. Шедевр подобного рода забалтывания — недавняя статья о нашем журнале в газете «Сегодня».
Но то же самое делают и патриоты. В последнее время они чуть что кричат о национализме. Демократы в ответ пугаются, возмущаются. Читатели — почитывают, журналисты — устраивают «гладиаторские бои», — и снова «мальчик при деле».
Мы же корректно просим идеологов национализма определить понятие «нация». После этого можно ставить точку в дискуссии. Но как же «навар с яиц»?
Естественно, что, не утруждая себя дискуссией по существу, наши «коллеги» награждают нас всеми ужасающими эпитетами, какие только могут изобрести. Тут и «сионисты», и «пособники американского империализма», и «мондиалисты». Что скрывается за этими словами? Если говорить о подоплеке, она проста: нас предупреждают, чтобы мы не «высовывались», не ломали правил игры, не лишали журналистов и политиков все того же «навара» — словом жили сами и давали жить другим.
То же самое насчет настойчиво обсуждаемого нами единства исторических времен, то есть реальной традиции.
Мы утверждаем, что разрыв целостности пространственно-временного континуума в случае отождествления социализма с мировым злом неизбежен. Дезинтеграция времени приведет к дезинтеграции пространства, а распад пространства чреват гибелью нации. Следовательно, русский националист (и уж тем более — традиционалист), называющий социализм мировым злом, — это нонсенс, оксюморон (соединение несоединимого).