И. Шафаревич в своей книге о социализме под названием «Социализм как явление мировой истории» утверждает, что социализм — это соединение несоединимого, так сказать «ходячее противоречие». Ну а мы утверждаем, что подобное «бинарное несоответствие» свойственно и самому Шафаревичу, антисоциалисту, плюс традиционалисту-почвеннику.
Наше утверждение — ошибочно, нелогично, декларативно? — В чем? Укажите! Мы вовсе не стремимся кого-либо в чем-либо уличать. Мы уважаем устойчивость позиции автора книги «Социализм как явление мировой истории», но считаем эту позицию чересчур уж противоречивой внутренне, что свойственно нашему так называемому «диссидентству» вообще.
Что здесь оскорбительного для автора? Почему такая вполне корректная критика именуется «огнем по штабам»? О каких «штабах» идет речь, и понимают ли лидеры патриотического движения, что они легко могут быть скомпрометированы отнюдь не нами, а как раз своими двусмысленными «защитниками», использующими обоюдоострые термины?
Но главное, нам вновь не возражают по существу. И это далеко не случайно. Поразительно, но наш журнал, весьма далекий от совершенства, вдруг, как лакмусовая бумажка, проявил зеркальное сходство сил, именующих себя патриотическими и демократическими. Общее — любовь к жонглированию эпитетами, общее — выдергивание слов и словосочетаний с разрушением не только логики изложения, но и смысла фраз, общее — подмена понятий, общее — избегание разговора по существу, общее — диктат каких-то «штабов», общее — некорректность, а зачастую и откровенное хамство.
Откуда такое сходство? — Ответ очевиден. «Это» отрабатывалось десятилетиями, передавалось чуть ли не по наследству, составляло общий «цекистский» код патриотической и диссидентско-демократичсской журналистики. Высокопоставленная идеологизированная советская интеллигенция (даже в диссидентской ее модификации) была слепком власти, отражением умонастроений своих партийных и прочих тренеров и опекунов.
Ярчайший пример — известный наш режиссер Ю. П. Любимов. Но разве другие — и «демократы», и пресловутые «белые» — не шли «наверх» по тем же властным ступеням? Отсюда их поразительное родовое единство при видовых противоположностях.
Общеизвестно, что скрытым опекуном Солженицына был сам Суслов. Что касается оппонента Солженицына — Сахарова, то ворчливая беззубость власти по отношению к этому, как говорила власть, «злейшему врагу коммунизма и СССР» — тоже весьма знаменательна: перестройку готовили задолго до 1985 года, и это — общеизвестно.
Спускаясь от вершин «двугорбого» политического Олимпа к его подножью, мы находим все то же самое. В парткомах ВУЗов, где я учился, в цензурных инстанциях, где приходилось защищать театральные спектакли в застойные годы, в райкомах и горкомах, в комсомоле и прочих инстанциях, — всюду были в изобилии «двугорбые диссиденты». «Локальный минимум» почему-то находился лишь в зоне развития официальной идеологии — коммунизма. Здесь «двугорбые» элитарии (консультанты, эксперты и прочие) с одинаковым презрением говорили свое салонное «фе». А их кондовые начальники-волкодавы, перемещенные в идеологию за плохое руководство мясо-молочными комбинатами, давили все, что могло спасти идеологический фундамент Союзного государства, давили — с остервенелой злобностью самоубийц, с амбициозностью, порождаемой предельным невежеством и трусливым желанием исподтишка причаститься все того же «двугорбого» диссидентства.
Перестройка рождалась там, на этих «горбах», и ее символ — «Горби» (то есть «двугорбый верблюд») тоже далеко не случаен. Разве элита патриотических почвенников мало сделала для торжества перестройки? Разве перед Горбачевым заискивали одни «демократы»? — Полно! Вспомним конец 80-х годов.
Апогея же достигло это заискивание, постыдное это холуйство в ноябре 1990 года (уже совсем накануне крушения СССР), на встрече М. С. Горбачева с «деятелями культуры», где В. Крупин и Ст. Куняев едва ли не перещеголяли своих «антиподов», заверяя в своей рабской преданности горбачевскому «престолу» и скорбя о малой зарплате преступного президента.
Вот почему на повестке дня вопрос не о той или иной трансформации партийных структур, а о другой элите. Ибо серое ничто кондовых «начальничков», в поразительном количестве скопившееся в верхних этажах коммунистической «пирамиды» и умертвившее великое государство, преподало нам всем урок на части бережного отношения к так называемым «каналам вертикальной мобильности». Стране нужна элита, способная отстаивать интересы страны. Но эта элита ничего общего с «двугорбыми» застойными элитариями, с управляемой «фрондой» застоя, с правыми и левыми «шестидесятниками», с эмиграцией всех родов и оттенков — не имеет.
Само слово «элита» не вызывает во мне восторга. И даже с той оговоркой, что под «элитой» я имею ввиду нечто отличное от «салона», признаюсь: употребление этого термина не доставляют мне творческого удовлетворения.
Более того: чисто по-человечески я ненавижу слово «элита». Всю свою жизнь я делал все возможное, чтобы держаться от нее как можно дальше. В этом помогала мне моя мать, тщательно оберегая от элитарных спецшкол, куда друзья семьи не раз пытались меня спровадить.
Я ненавижу амбициозный кретинический дух гельфандо-дынкинских элитарных физматшкол семидесятых годов, где молодые люди рассуждали друг о друге, кто из них «гений», кто «талант», а кто «просто способный». В итоге даже действительно способные (а не просто натасканные) юнцы, кончавшие школу номер два при Московском университете, отправлялись вскоре в научное небытие, неспособные защитить даже кандидатскую диссертацию.
Я с глубочайшим скепсисом отношусь к столь модной у нас сегодня «теории элит» в ее классическом западном исполнении. И я считал и считаю, что Дух парит везде и повсюду.
Но я ненавижу и тупое сытое ничтожество парткабинетов 70-х годов, которое, как это ни странно, было падко на всякого рода «элитаристику».
Я люблю профессионалов, талантливых, влюбленных в свое дело, в свое государство и свой народ людей, творчески одержимых, постоянно находящихся в поиске. Я люблю их, где бы они ни встречались — у токарного станка, на университетской кафедре или в высоком управленческом кабинете.
Использование слова «элита» в нашем журнале есть вынужденная уступка существующим языковым нормам. Альтернатива — построение «новояза», всегда в какой-то мере претенциозного. Этого не хотелось, и в результате действительно возникла (по моей вине) недоопределенность терминов. Снять ее можно, было и раньше, например, противопоставив элиту и элитариев, элитность и элитарность.
Элитарность — основана на глубочайшем презрении к плебсу, стремлении обособиться от него, в том числе и за счет строительства отдельной и параллельной народу субкультуры элитарного типа. Элитность — основана на любви к народу, осмыслении его опыта и его творчества как бесконечного источника знания и мудрости. Элитарность — сибаритствует, самолюбуется и тянется к бессмысленной роскоши. Элитность — основана на самоограничении, аскезе, готовности служить своему народу. Она основана на профессиональном долге, который требует от элиты умения осмыслить традиции в соответствии с современностью, умения выделить проблемы, решить их, определить цели и технологии и, наконец, реализовывать их в интересах народа. Элитность требует самоограничения, самоотверженности. «Наш монастырь — Россия», — писал Гоголь.
Да, мы служим России, такой, какая она есть, и такой, какая она должна быть, исходя из сути своей, своих поту- и посюсторонних потенций. Мы не «ломаем ей хребет», мы пытаемся вслушиваться, всматриваться и постигать. Мы говорим об опасностях, стоящих на ее пути, и, коль скоро эти опасности идут от «друзей», мы рвем с «друзьями». Понять этого не могут ни патриоты, зачастую строящие отношения на неформальщине и групповщине, ни демократы — то ликующие по поводу назревающего раскола, то говорящие о моей дискуссии с Прохановым как о борьбе между нанайскими мальчиками.
Рецензент из газеты «Сегодня» справедливо критикует наш, журнал за то, что, говоря об элите, мы не являемся элитарным изданием. Воистину — это так. И если «Сегодня» хочет отобрать у нас словечко «элита», то мы его с радостью отдаем, с искренней благодарностью за критику и наилучшими пожеланиями: пусть тешатся кастовым своим «благородством»!