Ескамир внимательно оглядел соратников. Ледяной маг и лекарь сидели, скрестив ноги, друг напротив друга, полностью уйдя в медитацию. Воин внимательно оглядывал свою экипировку, проверяя затяжку ремешков и свободу движений. Убийца осторожно наносил на лезвия длинных кинжалов серую пасту. Сам Ескамир обратившись к одной из своих сторон медленно менялся как внутри, так и снаружи, покрываясь, прямо поверх доспехов, слоем толстой коры, своей прочностью спорящей с материалом брони. И вспоминал, с какой радостью Радужный три дня назад узнал новость о том, что Ескамир выполнил всю цепочку заданий на доступ к классовой школе в домене.
— Всё! — орал тот. — Меня не волнуют никакие твои доводы! Теперь Щит — ты! А я, наконец, отдохну. Сколько можно? Четыре месяца как начал путь и выслушиваю все претензии о щитовании. Отныне я отдыхаю и тупо крошу мечом… нет, мечами! Крошу мечами все, что передо мной!
Все полностью заняты без лишних слов и нервозности. Неудивительно. Они уже в десятый раз вместе идут на этого монстра. Они познакомились ещё на середине домена, уже тогда выделяясь своей неторопливостью в путешествии от большинства идущих. Вот и сейчас, все ингредиенты для открытия переходного портала в следующий домен давно добыты, но они терпеливо два раза в день убивают хозяина пещер Беаргиса. А все потому, что хотят начать свой следующий путь с максимальными преимуществами. Ескамир хмыкнул, вторя своим мыслям. Да, это будет для нас ценнее скорости нашего путешествия.
— Готовы? — задал контрольный вопрос Ескамир членам отряда.
— Да.
— Да!
— Полностью.
— Вперёд! — Бой! — скорее прорычал, чем крикнул Ескамир и первым ворвался в огромную пещеру-берлогу. Мгновенно скастованная Плеть разума выполнила задачу, замутнив разум здоровенного, раз в двадцать тяжелее нынешней боевой формы Ескамира, медведя, оставив в нем видение только одного врага, закрыв ему кровавым туманом безумства весь остальной мир.
Цена крови
Мир Гмаранги
Мелеет. Игниус глянул на противоположный берег, с ненавистью сплюнул, тщательно следя, чтобы плевок попал на землю вдали от уреза. Спустился ниже, к воткнутой вчера у края ветке. На пядь. Не меньше вода отступила. Нагнулся, преклоняя колено на мокрый серый песок и, не ленясь, проверил рукой. Пядь и палец. Будь прокляты жадные порождения бездонной глотки! Пьют, пьют ненасытные, кровь из груди светлой заступницы Гмаранги. Всё меньше и меньше людей на чистом берегу. Всё меньше надежды и веры в глазах юнцов. Вот и редеет коса заступницы. Ещё месяц-другой и щупальца тумана дотянутся и до нашей деревни.
Игниус дотронулся до плотного браслета на запястье, в нерешительности замер, но затем отвёл руку и тряхнул головой. Не сейчас. Со всеми. Пусть смотрят молодые и повторяют. Не дело лишать их примера в такой тяжёлый год, да ему, жрецу, обходиться без полного обряда. Поднял голову к небу и смерил сияющее колесо взглядом. Время поспешать, провозился. Переткнул ветку, встал, тщательно отряхнул колено от песка и, поклонившись мелеющей реке, двинулся назад, к просыпающейся деревне, придерживаясь за камень на крутой тропинке.
— Выходи честный люд, время помощь оказать нашей защитнице племени человечьего. Прожит день, новый на дворе настал. Всю ночь заступница Гмаранга в одиночку орды чудовищ сдерживала. Пора роду человечьему благодарность вознести нашей спасительнице, да помочь. Выходи честной люд.
Голос Игниуса поднимался над соломенными крышами домов, возносился к небу, казалось, к самому пылающему колесу, освещающему землю. По молодости на спор он так мог крикнуть, что голос его, как тихий рокот, не верившие, и на краю небозёма слышали. Много воды с тех пор утекло, в зеркале реки худой, широкоплечий парень сперва заматерел, затем погрузнел и вот уже начал к земле клониться, а голос всё ещё оставался прежним. Что ему привычный сбор на жертвенную молитву?
Вереница людей спускалась с косогора к берегу реки, к мосткам, в изрядном отдалении от которых была тропинка Игниуса. Отсюда и не видно. Тянулись друг за другом: старики, дети, взрослые мужики и бабы, парни и молодухи, никого не осталось в деревне, только самые мелкие по люлькам лежали, да голосили. Всем хватило места на широких потемневших от времени мостках вдоль берега. Ещё и простор остался. Не только река измельчала. Лишь погост у края деревни всё рос и рос, давно став больше её самой.
Игниус заскрипел зубами в бессильной ярости и зачерпнул чашу воды не из реки, как положено жрецу её, а из заполненного служкой загодя ведра. Не дотянуться до воды, уж какую неделю. Омыл там же вторую чашу, жертвенную и обернулся к мрачно смотрящей толпе. Никто дураком не был, все видели, как день за днём уходит вода. Все молитвы стали чаще бить. А где толк?