— Это я, Цыба. Всё путем. Ары слиняли. Никого больше нет. — Макар быстро взглянул на крыльцо и, убедившись, что старик исчез, принялся отряхивать друга. — Ну? Какого хрена на Бобра попер? Где ты там кастет увидел?
— Я ж без очков. Темно. Мне показалось.
— Показа-а-алось. Тогда креститься надо было, а не в махач лезть. Но ты все равно красава! Годно бился! Еще эта тортилла разноглазая. Откуда только тебе в голову такое пришло?
— Я... Я это. Да черт знает. Но смешно же.
— Ни разу не смешно. Ладно. Потопали отсюда. Тьфу! Стой. У тебя к штанам репейник прилип.
— Сейчас, — Цыба попробовал нагнуться, но тут же пошатнулся и схватился за Макара.
— Не рыпайся.
Макар нагнулся, чтобы отодрать от Цыбиных штанов комок засохших репьев, и вдруг увидел, что в прозрачной лужице, под висящим над самой землей горлышком водосточной трубы, лежит и тускло поблескивает круглая металлическая штуковина размером с двухрублевую монету. Макар еще подумал, что если монетка кверху орлом — то это на удачу, а решкой — не стоит даже трогать. Он присел на корточки, подцепил штуковину двумя пальцами и рассмеялся забавному совпадению — это была сувенирная фигурка черепашки из непонятного сплава.
Опустив черепашку в карман жилета, Макар обнял Цыбу за плечи и осторожно повел прочь. Еще два месяца назад он бы остался здесь до конца. Пинал бы двери и бил бы окна булыжниками, до тех пор пока кто-нибудь не вышел бы и не ответил бы за Цыбу и ноющую шею. Он выдернул бы с Театральной братанов-байкеров, и они гоняли бы по улице до самого рассвета, сняв к чертям все глушители. Он наслал бы гниловских бомжей, посулив каждому по штуке, лишь бы они устроили из стен ангуряновского дома клозет. Но то два месяца назад. Сейчас у Шороха имелись дела поважнее.
Настолько важные, что он не стал даже оборачиваться, чтобы окинуть ангуряновскую нору презрительным взглядом. Не обернулся. А зря. Иначе заметил бы, что из окна мансарды за ним пристально наблюдает кто-то очень любопытный.
Глава вторая. Мукомольный
Шли зигзагами, расхлябанно. «Как гопники датые», — злился про себя Макар и украдкой массировал шею. Цыбу все сильнее вело: он пошатывался и загребал пыль ботинком, но не переставал воинственно бормотать под нос: «А хорошо все ж ты ему приложил... Да и я».
Макар крепко держал Цыбу за плечи и все никак не мог решить: тащить друга до припаркованного возле филармонии джипа, ловить тачку или ковылять в ближайший травмпункт. По-хорошему стоило бы усадить бедолагу на первую попавшуюся скамейку — да и высокий бордюр сгодился бы! — самому пробежаться до машины, подобрать раненого товарища и дуть с ним в городскую больницу. Но, во-первых, Макару не хотелось оставлять Цыбу здесь одного. А во-вторых... Во-вторых, в мозгу у него свербела, кололась и ворочалась совсем неуместная сейчас идея.
Тусклый желтый фонарь на перекрестке трещал над головой и подмигивал, будто подтверждая: так себе мыслишка, так себе. Маленький черный силуэт сунулся в круг света, клюнул его и, шурша, закружился вниз к асфальту. То ли один из первых опадающих листьев, то ли здоровый и слишком беззаботный мотылек. Вот тоже псих. К огню его потянуло. Макар сглотнул.
Вместо того чтобы полночи куковать с Цыбой — сначала у врача, а потом развешивая на уши Цыбиным предкам лапшу про случайное... падение в овраг? неловкого скейтбордиста? — Макару страшно хотелось улизнуть вниз к Дону. На старую мукомолку, которая, как выяснилось, кому-то вдруг очень понадобилась. Что, если сегодня последний шанс? Легенде про участие в городской игре оставалось жить недолго — после драки такая тупая отмазка уже не сработает. Тем более, Бобр наверняка что-то заподозрил. Когда на мукомолку поставят охрану, что ты будешь делать? Пробираться туда, как настоящий сталкер, ползком, мимо фонарей, собак и колючей проволоки с зажатым в зубах ножом?
Еще не хватало.
Цыба дернулся, испуганно оглянулся — сзади мигнули фары.
— Думаешь, армяшки гонятся?
Шорох хохотнул. Чуть растерянно, но подбадривающе.
— Это вряд ли. Мы ж с тобой не в боевичке про сицилийскую мафию, а ты — не консильери.
Цыба моментально выдвинул вперед нижнюю губу, и лицо его приобрело вид надутый и справедливо обиженный:
— Я-то не консильери?
Машина догнала ребят, притормозила. Из окна высунулся чернявый водитель: