Потом подошли несколько женщин. Они покопались в помидорах, огурцах и кое-что купили. Волшебная картина на прилавке разрушилась.
Эрнст уже устал ждать, когда возле него остановился здоровенный парень в темно-синей фуражке портовика. Парень насвистывал песенку и слегка покачивался: видно, был навеселе. В руке он держал сетку, в которой копошились клешнястые черно-зеленые раки.
- Эй, лютт[8]*, - оказал парень, - дай-ка мне кочан капусты, да поядренее. Но - чур! - в обмен. Яте-бе раков, а ты мне капусту.
«Да это же Хорст!» - чуть не вскрикнул Эрнст. Хорст тоже узнал его, но виду не подал.
- Денег у меня нет, - продолжал он, выворачивая пустые карманы.
- Сколько раков дадите за кочан? - спросил Эрнст, как научил его Курт.
- Давай считать, здесь их то ли чертова дюжина, то ли пятнадцать. - Это был отзыв на пароль. - На, смотри сам.
Эрнст вытряхнул раков из сетки и сосчитал: ровно тринадцать. Все правильно. Он достал из-под прилавка кочан и протянул Хорсту.
Тот засунул кочан в сетку и пошел своей дорогой, насвистывая что-то веселое.
Раки расползлись по прилавку, и Эрнст принялся их собирать.
...В марте 1933 года благодаря твердой настойчивости Тельмана он получил право на встречи со своими адвокатами - Куртом Розенфельдом и Эрнстом Хетевишем. И уже с их помощью наконец было, разрешено первое свидание с женой.
Оно состоялось 27 апреля.
Розу и Эрнста разделял широкий стол, и разговаривать приходилось, повышая голос.
- Эрнст, родной... - Роза боролась со слезами, и это мучило его больше всего. - Мы все поздравляем тебя с днем рождения!..
«Мне сорок семь лет», - подумал он и ободряюще улыбнулся жене:
- Я получил шестьдесят поздравительных открыток из Гамбурга.
- В день твоего рождения, - заспешила Роза, - в порту собрались докеры. Они не работали. Несли твои портреты и требовали: «Освободить нашего Эрнста!» Это была забастовка...
- Прекратить политические разговоры! - прервал охранник, до этого молчавший за спиной Тельмана.
Но главное было сказано: в Гамбурге бастовали докеры, требуя его освобождения!
- По всему Гамбургу ходят листовки. В них тоже...
- Свидание окончено!
...Он шагал в свою камеру по узкому коридору, и музыка бушевала в нем.
«Да, верно, - думал Эрнст Тельман, - забастовка - могучее средство борьбы. - За спиной хлопнула дверь, щелкнул замок. Он улыбался своим мыслям: - Это я понял давно...»
ЗАБАСТОВКА
Был январь 1897 года.
За окном валил густой мокрый снег. Его хлопья лепились к оконному стеклу и тут же таяли, стекая вниз крохотными ручьями.
- Ой, до чего же тихо! - сказала Фрида. - Слышно даже, как плещется Эльба.
Эрнст снисходительно поглядел на сестренку. Он был на два года старше ее. Фриде восемь лет, Эрнсту шел одиннадцатый.
- Не выдумывай. Зимой Эльба молчит, как и все реки.
- И порт молчит, - прошептала Фрида.
Они оба родились и выросли в гуле, скрежете и лязге портовой жизни. Порт трудился неустанно днем и ночью. На разные голоса - и басовито, и тонко - покрикивали пароходы; одышливо пыхтели буксиры, похожие на майских жуков; взад-вперед разгуливали по порту подъемные краны. Будто Гулливеры в стране лилипутов. Люди-лилипуты таскали тяжелые мешки, загружали и выгружали пароходные трюмы, водили паровозы с вагонетками. А сейчас и порт и гавань словно вымерли. Эта непривычная жутковатая тишина длится уже третий месяц.
Эрнст отошел от окна и снял с вешалки куртку.
- Ты куда? - спросила Фрида. - Отец велел сидеть дома.
- Мне надо в порт, - сказал Эрнст.
Он выскочил на улицу. Отец приехал сегодня с рынка злой и расстроенный: почти весь товар привез обратно. А на что людям покупать, когда порт бастует? Восемнадцать тысяч грузчиков, матросов, механиков, такелажников верфи «Блом унд Фосс» прекратили работу и требуют от хозяев повысить заработную плату и сократить рабочее время.
Порт раскинулся по обоим берегам Эльбы. До него от устья реки больше сорока километров, но Эрнсту всегда почему-то казалось, что не река течет в море, а оно само, Северное море, сзоим широким и длинным языком дотянулось до порта.
На площадке среди штабелей сельдяных бочек толпились рабочие, а на штабелях, как воробьи, расселись местные мальчишки - слушали споры взрослых.