— Если она вернётся, скажешь мне.
— Конечно, конечно, сеньор, разве я способен…
— А пока её поищут мои люди. Фотография есть?
— Что вы, сеньор, откуда же мне…
— Тогда опиши внешность.
Кинкас с готовностью принялся перечислять многочисленные прелести сеньориты Йеманы. Рассказ грозил затянуться, и Реймоа пришлось вмешаться.
— Всё. Ясно. У меня и других дел хватает.
— Спасибо, что зашли, сеньор Реймоа! — поклонился Кинкас удаляющейся спине.
У выхода Реймоа обернулся.
— В эту пятницу моей дочери исполнится пятнадцать. Мы празднуем её первый выход в свет. Вы получите приглашение.
— О! Для меня будет великой честью, сеньор, получить возможность поздравить сеньориту Дарсиану!
— Разумеется.
Прошло немалое время, прежде чем хозяин гостиницы достаточно пришёл в себя, чтобы одеться, да и потом ещё не меньше четверти часа не мог унять дрожь в руках. Между тем волна посетителей успела отхлынуть, сменившись мёртвым штилем послеобеденной сиесты.
Кинкас тряхнул колокольчик, подзывая официантку. Она тут же явилась с привычным «клик-клик», полная первобытной грации, и встала перед хозяином, скромно потупив глаза.
— У сплетников на веранде полный кувшин?
— Да, сеньор.
— Тогда пошли.
Служебный коридор привёл их к запертой двери. Выбрав ключ из тяжёлой связки, Кинкас открыл её. В комнате на ветхих дощатых поддонах рядами лежали мешки с мукой и сахаром, образуя мягкие диваны по колено высотой, обтянутые джутовой тканью, между которыми оставались лишь узкие проходы. Вдоль стен тянулись полки, забитые разнокалиберными банками и бутылками. В воздухе склада, несмотря на регулярную и тщательную уборку, стояла причудливая смесь всевозможных запахов, не лишённая, впрочем, приятности. Свет попадал сюда через окно под потолком, забранное толстой решёткой.
— Раздевайся, Иина.
Индианка не заставила себя ждать. Стянув блузку и юбку, она бросила их на одну из полок, оставшись лишь в чулках из грубого хлопка и высоких кожаных туфлях. Её остроконечные груди согласно обычаям племени украшала чёрная татуировка — загадочные извилистые линии и завитки.
— Ложись, — скомандовал Кинкас, расстёгивая брюки.
Краснокожая одалиска опустилась на край мешка, потом откинулась назад, раздвинув ноги и упершись каблуками в выступающие швы. Сквозь её внутренние половые губы были продеты два плоских отполированных кольца из лазурита. Под действием их веса губы соблазнительно раздвинулись. Женщина приподняла зад, устраиваясь поудобнее, и кольца, качнувшись, ударились друг о друга, издав характерный стук.
Кинкас шагнул вперёд и лёг на индианку. В надежде возбудить пока ещё вялый пенис он принялся лизать её разрисованные груди и целовать тёмные набухшие соски оттенка пальмового масла. Через несколько минут, помогая себе рукой, ввёл член во влагалище и начал толчки. Привычно изображая лицом неземное блаженство, Иина опустила руки и, продев по указательному пальцу в каждое из колец, растянула половые губы в стороны. Однако, несмотря на эту соблазнительную деталь и загадочное магическое слово «гуликава», которое то и дело шёпотом повторяла индианка, все усилия хозяина гостиницы привели лишь к медленному, но необратимому увяданию его воспалённого от бешеной скачки полового органа. Удовлетворения достичь так и не удалось. Обречённо вздохнув, Кинкас поднялся на ноги.
— Одевайся и иди работай, — буркнул он, глядя в пол.
— Хорошо, сеньор.
Когда дробный стук целующихся каменных колец затих в коридоре, Кинкас тяжело плюхнулся на мешок и долго разглядывал уныло обвисший предательский отросток. Потом встал, натянул брюки и отправился навстречу собственным утомительным обязанностям, страстно и безутешно бормоча:
— Колдунья моя, ведьма моя! Где же ты? Вернись, вернись…
С высоты полёта морской чайки компактный жилой район, на краю которого находилась гостиница «Ясный полдень», напоминал своими очертаниями профиль кошачьей головы: остроконечные уши, морда, шея и единственный глаз — общественный колодец в центре небольшой круглой площади, вымощенной булыжником. Во все стороны от площади расходились узкие улочки, убогие обшарпанные дома теснились по их сторонам будто измученные батраки, спящие вповалку в душном хлеву. Растительность почти отсутствовала, лишь там, где дома кончались, росли редкие общипанные араукарии, отмечавшие границы посёлка. К востоку от Кошачьей Головы был парк, а за ним — широкий песчаный пляж. Дальше, за неровной полосой прибоя, до самого горизонта простиралось зеленовато-дымчатое волнистое покрывало, под которым прятались непостижимые морские тайны. Полуразвалившийся форт маячил над гаванью — усталый конкистадор, одряхлевший, но не побеждённый. Северная сторона посёлка упиралась в холмистые предгорья, где изрезанная террасами земля была поделена на обширные поместья с богатыми особняками. По самому крутому склону поднималась канатная дорога. Ярко раскрашенные кабинки, похожие издалека на детские игрушки, непрерывно сновали вверх и вниз. На западе стояло несколько крошечных фабрик, а юг мог похвастаться лучшими магазинами. Там же, на южной стороне, располагались все государственные учреждения и частные конторы.