Значит, с каждым из этих живых незримо подступал сейчас к Вечному огню погибший. И если б нашелся чудотворный способ просветить души людей, оживить, поставить рядом тех, о ком они вспоминали, вглядываясь в беспокойное трепетание пламени!..
Плечистый парень в выгоревшей на солнце фуражке с зеленым пограничным околышем - это он выцарапал штыком на стене казармы в Брестской крепости: "Я умираю, но не сдаюсь! Прощай, Родина. 20.VII.41 г." - о чем-то горячо, то и дело утирая закопченное лицо, рассказывал молоденькому в висевшей на нем клочьями гимнастерке лейтенанту (его записку "Погибну, но живым врагу не сдамся!" нашли в патронной гильзе).
За ними, припадая на левую ногу, шел парень с очерненными копотью бровями и ресницами - в одной руке болтался танкистский шлем, а другую он прижимал к груди, и было заметно, как сквозь пальцы просачивалась на комбинезон кровь, - он сгорел в танке, и до сих пор над его могилой было написано безымянное слово: "Танкист". Танкист вытягивал голову, кого-то искал и, наверное, нашел, потому что, прихрамывая, побежал к офицеру с золотыми птичками в голубых петлицах, обнял его и встряхнул, удивляясь: "Сема! Так тебя же сбили над Вязьмой!" - "Нет, - сказал Сема. - Тогда я успел выпрыгнуть. Я врезал свой "ястребок" в цистерны под Курском..." На их голоса обернулся моряк. Он был в тельняшке с закатанными рукавами, ленты бескозырки траурно шевельнулись за спиной; над тем местом, где, подбитый двумя торпедами, погрузился на дно морское их корабль, каждый год Девятого мая оставшиеся в живых опускали на волны венок...
В этой бесконечной, одетой в шинели, ватники, гимнастерки, бушлаты, полушубки, маскхалаты толпе можно было увидеть и сбившихся стайкой девушек в кофточках и платьях - их подпольную группу расстреляли за сутки до прихода наших войск; к ним протискивался мальчишка в отцовском, налезшем на глаза картузе - он был связным партизанского отряда; чуть в сторонке переговаривались трое рабочих в промасленных комбинезонах - их эшелон с эвакуированным заводом попал под бомбежку, и где-то в донецкой степи сровнялся с землей безымянный их холмик.
Нет, Андрей ничего этого не видел. Но ведь кто-то стоял, да, кто-то стоял рядом с ним в трепещущем круге вечного пламени, и этого, невидимого Андрею, узнавали чьи-то глаза, жадно устремленные на Огонь.
В огнисто сияющий круг впорхнули по ступенькам, вбежали малыши. Самый смелый из них карапуз хотел привязать к венку зеленый шар, но не справился, упустил его, и шар запрыгал, едва не касаясь пламени. Лопнет или не лопнет? Но Огонь шара не тронул, поиграл-поиграл им и откатил в сторону, в угол мраморной ниши. Толпа опять расступилась, повернулась в сторону: от ворот шли к Вечному огню новобрачные.
Она семенила легкая, облачная - в длинном белом платье, из-под которого резво мелькали туфли. Фата туманилась над лицом, придавая ему торжественную целомудренную бледность.
Он был в черном, с иголочки, костюме, напоминавшем фрак, и тщательно зачесанная, припомаженная шевелюра делала его похожим на тех красавцев, что изображают на одеколонных этикетках.
Невеста царственно прошла по проходу, учтиво образованному перед ней, остановилась возле Огня и поспешно положила цветы, как бы стесняясь всеобщего внимания. Он встал рядом, неловко замерев, как перед фотоаппаратом.
Андрей смотрел на невесту и не находил в ней того, что видел в остальных, столпившихся возле Вечного огня. В ее подведенных тушью, с модной раскосинкой глазах не было ни печали, ни трудной думы, ни отрешенности. Ее глаза выражали сейчас только одно - счастье свадьбы. Выскочивший сзади, из толпы, долговязый парень в кожаной куртке вскинул киноаппарат и застрочил по новобрачным, то и дело выбирая нужный ракурс. Молодые ушли шумно и весело - за чугунной оградой их поджидало перевитое лентами такси с лупоглазой куклой на радиаторе
"Где же Настя?" - опять вспомнил Андрей.
Очередь к Неизвестному не убывала, наоборот, она выглядела бесконечной и теперь словно вытекала из темноты, которая совсем уже сгустилась за чертой озаренного пламенем круга. Отблеск Огня ложился на лица, делая их похожими, как бы отлитыми из бронзы.
"Они, наверное, прошли... Конечно, прошли", - с безнадежностью подумал Андрей и вдруг увидел Настю. Да, это была она. Заслоняясь ладонью от света, Настя остановилась, замешкалась, приглядываясь и не сразу его узнавая. Но вот в блестящих ее глазах отразилось внезапное удивление, она отступила в сторону, пропуская толпу, которая уже подталкивала, напирала сзади, и помахала рукой, пытаясь что-то сказать.
"Где Кузьмич?" - взглядом спросил Андрей. Наверное, она уловила его вопрос, Андрей понял это по ее лицу, сразу переменившемуся, выразившему неловкость, беспомощность и отчаяние.
- Его уже нет... - услышал Андрей обессиленно перелетевший через толпу Настин голос. - Его уже нет! - раздельно прошевелили ее губы, со вскриком на последнем слове.
Пламя вздрогнуло и приникло к звезде.
"Как же так? Когда? - не поверил Андрей. - Я же ничего не успел ему рассказать! Я же нашел "поющие деревья"... Не может быть!"
Увлекаемая водоворотом толпы, Настя взмахнула рукой - уже невозможно было устоять на месте - и растворилась в темноте.
Пламя струилось так ярко, что на него теперь больно было смотреть.
"А как же Николай?" - огорчился Андрей, и ему показалось, будто в порывах пламени обозначились черные глаза, закруглились брови-вопросики. Но багровые извивы перемешались, переплелись, и огонь опять стал огнем.
"Как же Николай и как же Кузьмич?" - с чувством непоправимого, внезапно коснувшегося его горя подумал Андрей, ясно вдруг осознав, что уже больше никогда не увидит старика, а тот уже никогда не простит ему, пусть даже нечаянной, обиды. Стало нестерпимо жарко, сдавило дыхание, словно все слезы, какие он сегодня видел, чужие, холодные для него слезы накопились, закипели в нем и, жгучей волной окатив сердце, подступили к горлу, к глазам, чтобы немедленно выплеснуться. Чувствуя, что задыхается, что не сможет больше удержать в себе эту переворачивающую душу боль, он глухо кашлянул, не разжимая губ, переступил с ноги на ногу и оперся на карабин.
И в этот момент где-то за домами впереди и над Кремлевской стеной загромыхал гром. Зарница высветила полнеба, еще раз вспыхнула вдалеке. И в мерцающей, недосягаемо высокой глубине ослепительно-белыми, голубыми, красными, желтыми цветами начали распускаться невиданные деревья. Они жили там, в небе, всего каких-то несколько мгновений, успев за это время родиться, вырасти, покачать радужными, диковинными ветвями и умереть сверху искристо осыпались и гасли, не долетев до земли, огненные листья.
Андрей посмотрел за ограду: по площади, из конца в конец, рокотал, перекатывался людской океан. То в розовом, то в голубом переливчатом свете фейерверка лица виделись такими возбужденно-радостными, такими счастливыми, словно война закончилась только сегодня, сейчас, и о победе было объявлено минуту назад.
Огонь дышал ровно, успокоение...
От автора
Каждый раз, спускаясь по улице Горького на знаменитую площадь, я всматриваюсь в мелькающий за узорчатой чугунной оградой огонек и думаю о тех, кто придет к нему через каких-то полвека, когда в живых не останется ни одного участника Великой войны. Сейчас это трудно представить, но ведь будет такое - ни одного пережившего войну! Даже в маршалы произведут генерала послевоенного года рождения.
Какими они придут сюда, люди грядущего, и что увидят в горячем, незатухающем пламени? Упадет ли на холодный мрамор хоть одна слеза, тронет ли, сожмет сердце еле заметная царапинка на солдатской каске? И кто встанет на священный пост, когда на всей земле останутся только роты почетного караула?
1975