Мой друг совсем не был похож на моих прежних «крутых» друзей. Но теперь мне хотелось подражать именно ему. Единственная черта его характера, скорее даже не черта, а привычка, раздражавшая меня до крайности было какое-то отчаянное бесстрашие и привычка делать замечания. Да, он никогда не читал мне нравоучений, но с изрядным постоянством подходил к пьяным компаниям, курящим подросткам, лез разнимать драку и при этом пытался объяснить, как некрасиво подобное поведение. Со стороны это казалось забавным, и я сгорал от стыда, видя, как смеются над моим ничего не понимающим другом.
Наша дружба длилась несколько лет. Жизнь текла плавно и размеренно. Я писал газетные статьи, мой друг блистал на сцене и колесил по стране с гастролями. Но однажды все изменилось.
Я пришел к М. (так для ясности я стану называть своего друга), чтобы поделиться замечательной новостью – Парламент принял закон о свободе слова. Цензура отменялась, отныне каждый имел право говорить, что желает, не опасаясь попасть за это на зону или в психбольницу. Новое либеральное правительство, пришедшее к власти после внеочередных выборов, с рвением выполняло предвыборное обещание. Прощай старое государство с всевидящим оком «Старшего брата». Отныне мы все свободны и счастливы.
Все это проносилось в моей голове, когда я шел по улице, подставляя лицо теплому весеннему солнцу. Душа моя ликовала, даже несмотря на то, что я не вполне понимал изменения, происходившие с нашей страной.
М. сидел за столом, держась за сердце. Он выглядел расстроенным.
- Ты уже слышал? - спросил он.
Я подумал, что произошла какая-нибудь трагедия, но он имел в виду новый закон.
- Нам дали свободу, - продолжал он. - Но сумеем ли мы правильно ей воспользоваться, сумеем ли понять, что свобода и вседозволенность вовсе не синонимы.
Он покачал головой:
- Боюсь,что это станет началом конца.
Как он был прав! Оглядываясь назад, понимаешь, как все изменилось. Люди, сидевшие прежде на твердом окладе, вдруг получили возможность разбогатеть и ринулись работать. Деньги, деньги, деньги... Все вдруг завертелось, жизнь понеслась. Дорогие рестораны и магазины, казино. «Сатана здесь правит бал... люди гибнут за металл...». Все время занято работой, хрустящими купюрами, дорогими безделушками. О душе стало некогда думать, душа не приносит дохода. Криминал возвысился до неведомых высот. Если раньше получить по голове можно было лишь в бандитских кварталах вроде того, в котором рос я, то сейчас местом нападения могла быть и оживленная улица. И никто не повернет и головы, когда ты, корчась, будешь умирать на асфальте. Все спешат, бегут. Время – деньги.
Культура рухнула. Больше нет времени вдумываться в философские мысли великих писателей, в тексты песен, в сюжет фильма. Это требует времени, а его нет. Примитивная культура одержала блестящую победу над своей древней предшественницей, и М. совсем сдал.
Новый бурлящий ритм жизни ошеломил его. Постепенно его песни вытеснялись из радиоэфира, его больше не приглашали участвовать в праздничных концертах, придумав короткое хлесткое слово «неформат».
- Но вы же понимаете, - поделились с ним однажды, - что ваши песни -скучное наследие прошлого, что их никто не станет слушать, и уж конечно это не прибавит нам рейтинга.
Как же заблуждался тот человек. М. продолжал давать концерты по стране, и когда в столице на суперсовременном лазерном шоу новоявленной звезды, зал не был заполнен и на четверть, всего в двадцати километрах от него стадион был забит до отказа поклонниками М. Когда на сцену выходил невысокий молодой человек в костюме, садился за рояль и начинал петь, зал замирал. Внезапно на одном из концертов во время исполнения песни зрители поднялись со своих мест и слушали песню стоя. Многие плакали. Для М. это был час триумфа. Он и сам плакал, и сквозь слезы пел. На следующий день его не стало.
Как давно это было! Он умер, а я все еще здесь, беспутный мальчишка! Почему он, а не я?
Его нашли на лестничной клетке. Он лежал с разбитой головой несколько часов прежде чем умер от потери крови. Оказалось, он сделал замечание, курившим в подъезде подросткам. Его избили и, испугавшись, убежали. Лежащего видела подслеповатая старушка и спешащие к ужину соседи. Никто не остановился, приняв умирающего за пьяницу.
Я ругал его последними словами, кричал, бил по стене, словно она была в чем-то виновата. Я провел в подъезде всю ночь, плача и бормоча. Наутро я понял, что ненавижу всех людей.