Дежурная медсестра встретила нас возмущённым возгласом:
- Куда это вы намылились такой толпой?
Она читала захватывающий любовный роман и была недовольна каждым явлением, отвлекающим её от этого приятного занятия. Николай Васильевич остановился перед столом медсестры. Он был настолько подавлен всем случившимся за последнее время, что сил на выяснение отношений с этой старой дурой у него просто не осталось. К счастью, на помощь Канаренко вовремя пришёл Кирилл.
- Извините нас, пожалуйста. – Вежливо, но тем не менее решительно обратился он к поклоннице чужой, придуманной любви. – Здесь уже около месяца лежит наш хороший друг. Когда он был в реанимации, нас к нему не пускали, но недавно его перевели в обычную палату и нам сказали, что его уже можно навестить.
Лаконично и чётко выражая свою мысль, Кирилл всегда умел произвести благоприятное впечатление. Он, я считаю, вообще был из той, увы, вымирающей уже породы воспитанных юношей, над которыми по жизни умиляются сердобольные старушки. И медсестра не оказалась исключением – вздохнула, снисходительно глядя на нас четверых, застывших перед ней в покорном ожидании:
- Ладно, идите… Только халаты наденьте.
Исполнив волю медсестры – накинув на плечи белые халаты, мы проследовали за Канаренко. Миновали пару мудрёных коридоров и вскоре остановились возле двери одной из палат. Николай Васильевич шумно вздохнул, посмотрев на нас. Невооружённым глазом было заметно его сильное волнение – от нас сейчас, казалось, зависела целая жизнь.
- Не бойтесь… - Кирилл неуверенно тронул Канаренко за плечо. – Всё будет хорошо, вот увидите…
Николай Васильевич попытался выдавить из себя улыбку, но не смог. Вместо этого на большие голубые глаза его вдруг навернулись слёзы – предательские, по-мужски скупые, отразившие всю глубину его отчаяния и боли. Так странно и так горько было видеть плачущим этого крупного, сильного мужчину!
- Не надо… - С другой стороны к Канаренко подступил Сева – преданно, по-щенячьи заглянул в его осунувшееся от бессонницы лицо своими кроткими светлыми глазами. – Успокойтесь…Пожалуйста… Вадька ведь живой… А это самое главное, правда?
Николай Васильевич торопливо закивал, соглашаясь:
- Да-да, конечно… Что это я, в самом деле?... Расклеился… Вы… Вы помогите ему, ребятки, милые… Ему очень тяжело сейчас… Помогите ему, ради бога… - Голос Канаренко, задрожал, сорвался на шёпот. Едва не плача от сострадания, я взволнованно погладила несчастного отца по руке:
- Дядь Коль… Мы всё, что надо сделаем. Мы все усилия приложим, поверьте нам… Мы же его друзья, мы его никогда не оставим… Вы только не переживайте так сильно… Вадим же снова с нами…
- С нами… - Эхом откликнулся Канаренко, глядя мимо меня в невидимое пространство. Похудевший, поблекший и постаревший разом лет на десять за эти тяжелые дни. – С нами… Но это уже не он… Может быть, вы сумеете сделать его прежним?.. Теперь вся надежда только на вас, ребята…Я больше не знаю, что делать… Идите… С богом..
- А вы? – Я в нерешительности взялась за дверную ручку, обернулась, ища поддержки. – Вы с нами пойдете?
- Нет! – Николай Васильевич даже попятился от палаты, словно в самый последний момент спохватившись о том, что делает. – Нет, я тут останусь. Пусть он не думает, что это я вас привёл.
- Разве в этом есть что-то плохое? – Удивился Сева.
- Нет, ничего, но…Просто Вадим запретил впускать к нему посетителей. Будет потом лишний раз нервничать. Вы идите, как будто сами пришли, и я вас не видел, ладно?
Заискивающий, жалкий тон Николая Васильевича производил угнетающее впечатление. Мы переглянулись между собой – я, Кирилл и Сева. Происходящее всё больше и больше напоминало спектакль – очень плохой и очень грустный. Однако играть в нём было необходимо. Ради Вадима. Ради его выздоровления. Иначе для чего же тогда нужны друзья?
Первой, как это ни странно, собралась духом ваша покорная слуга. Словно кидаясь в омут головой, открыла я дверь и шагнула в тесную, одноместную палату для тяжёлых больных, а, чуть помедлив, следом за мной вошли Кирилл и Сева. В нос ударил резкий запах лекарств – такой сильный и тошнотворный, что я едва не закашлялась, подавляя в себе безудержное желание тотчас же выйти вон. Это было странно, ведь больница сама по себе состоит их подобных запахов, но там, в коридоре, они словно рассеивались и совсем не ощущались. Здесь же, в этой маленькой палате, казалось, сосредоточился «аромат» всех медикаментов вместе взятых. Не меньше по барабанным перепонкам била и тишина. Если в самой больнице жизнь текла своим чередом, то тут она словно остановилась, застыла на долгий срок. Когда, переступив порог, мы шагнули в палату, скрип открываемой двери в гробовом безмолвии отозвался внезапным грохотом.
Услышав этот звук, лежавший на кровати под капельницей Вадим открыл глаза и посмотрел на нас прямо и пристально. Слава богу, он узнал нас сразу – серьёзный, умный взгляд его скользнул по нашим лицам вполне осмысленно, в то время как мы… Мы застыли прямо возле двери, парализованные суеверным ужасом от увиденного зрелища…ВАДИМ?... КАНАРЕЙКА?!...Это чья-то жестокая шутка? Насмешка? Розыгрыш?!...Что общего имел с нашим всеобщим любимцем этот живой труп со спутавшимися грязными волосами и мертвенно-бледным, худым лицом, на котором отдалённо знакомыми были только глаза – тусклые, утонувшие в чёрных впадинах глазниц, ставшие совершенно бездонными… ЧТО ЭТО, БОЖЕ ПРАВЫЙ?! КАК ЖЕ ЭТО МОЖЕТ БЫТЬ?!
Наверное, стояли мы на пороге довольно долго, и не я одна пребывала в состоянии тяжелейшего шока. Первым слегка опомнился Сева.
- При…Привет, Канарейка. – Явно заставляя себя улыбаться, он робко приблизился к кровати.
- Привет. – Хрипло, полушёпотом отозвался Вадим. Голоса у него не было… ВООБЩЕ…На лице не дрогнул ни один мускул – оно, всегда такое подвижное и живое, теперь словно омертвело, лишилось нервных окончаний и потеряло всякую чувствительность. Одни только губы ещё слабо шевелились на нём – да и те через силу.
- Вас… Трое только здесь, что ли?
- Нет. – Кирилл тоже подошёл, стараясь сохранять спокойствие и бодрость, которых, я уверена, и в помине не было у него в тот момент. – Нас тут много собралось, но остальные в приёмной. По очереди будут заходить. Мы, как видишь, первые.
- На фига? – Канарейка часто заморгал, о чём-то усиленно соображая. – Я же… просил…Зачем?... Так много… Я не ждал, что вы… Все…
Он так и не выразил свою мысль до конца – замолчал, не сказав всего, чего хотел. Но я и без того хорошо поняла его позицию.
- Как это – зачем? Все же за тебя переживают. – Кирилл говорил оживлённо и жизнерадостно, словно и не происходило ничего особенного. – И так уж столько времени аудиенции ждали. Хватит, Ваше Величество, примите нас наконец… А вообще, Вадь, если серьёзно, разве можно так друзей пугать? Ну как тебя так угораздило, скажи пожалуйста?
Вадим ничего не ответил, только голову к плечу склонил неопределённо. Поддерживать беседу он явно не намеревался и всем своим видом давал понять, что пришли мы сюда напрасно. Демонстративное его отчуждение ощутили на себе мы все, и от этого возникло неловкое замешательство. Стоя возле кровати, в ногах больного, я всё своё внимание попыталась сконцентрировать на чём-нибудь постороннем. Вот штакетник капельницы… Впервые вижу её наяву, а не в кино…Медленно, словно нехотя, из большой пузатой бутылки капает бесцветная, как вода, жидкость, проникает в длинную, узкую трубочку, стремится к вставленной в ключицу Вадима маленькой штучке… Катетер она, по-моему, называется… Почему, кстати, не к руке?... Машинально перевожу взгляд ниже. Рукав пижамы задирается чуть выше локтя, открывая локтевой сгиб, а там… О, господи!...Иссиня-чёрные пятна вместо вен, а ниже, вокруг запястья – глубокая багровая полоса содранной кожи… Вторая кисть полностью запакована в гипс, но на внутренней стороне локтя – такая же жуткая картина. Вены полностью разрушены, живого места нет…Я поднимаю глаза… Тут же со смущением понимаю, что всё это время Вадим смотрит на меня в упор, молча наблюдая за моей реакцией. Застигнутая врасплох, я слабо улыбаюсь. А чего мне ещё остается делать?.. Канарейка как ни в чём не бывало поворачивает руки локтями вверх. Пухлые, по-детски капризные его губы с почти уже зажившими на них корками болячек складываются в хорошо знакомую мне усмешку, которая, впрочем, тотчас же гаснет на его измождённом лице. И снова передо мной восковая маска с пустыми глазами…