Железо в те времена стоило дорого.
Да, она смахивала на мальчишку, хотя год назад и была потрясена приходом первых месячных. Ей показалось, что она умирает, и только смех матери привел ее в чувство.
– Это такое очищение для девочек, – сказала мать.
Жанна не очень хорошо поняла ее. Отчего это мальчишки не должны очищаться, а девочки должны?
Внешность ее с тех пор ничуть не изменилась. Стройная как тис, со стриженными острым кухонным ножом под горшок волосами, она походила на отца, от которого унаследовала телосложение и серебристую белизну волос. От матери ей достались только серо-голубые глаза и кожа, которую солнце во время работы в полях тронуло едва заметной смуглотой. Жанна упорно не хотела расставаться с коричневатыми мальчишескими штанами и еще менее женственной рубахой, застегнутой на все пуговицы. Да и руки у нее были сильные, мускулистые, с прямоугольными ногтями, которые она подравнивала плотницким напильником отца…
– Быть может, ты станешь как Жанна д'Арк, – говорила ей мать. – Те, кто ее знавал, говорили, что она тоже походила на юношу.
Мать рассказывала ей историю той, другой Жанны, когда отца не бывало дома, ведь он все-таки был англичанином и гордился своим происхождением, пусть даже его соплеменники со своим мерзким сообщником епископом и сожгли девушку после подстроенного суда.
Жанна пыталась прислушиваться, но небесные голоса до нее не долетали. Все было как всегда: говор соек зимой да пересвистывание дроздов по весне, зимний треск заледеневших деревьев и стук весеннего дождя по соломенной крыше.
Через год и освобождать больше было нечего, но Жанна по-прежнему сражалась с братишкой Дени, представляя историю своей тезки. Вооружившись прутьями из орешника, они наводили ужас на заросли хвоща и полевого мака, крича от радости и боевого задора.
Отец Годфруа, который покоился теперь в гробу, единственный раз в жизни вышел из себя, когда Жанна спросила его, отчего это епископ Кошон так подло повел себя с девой.
– Девочкам нечего совать свой нос в мужские дела! – сказал он.
Девочкам! Будто сама Жанна д'Арк не была девочкой!
– Жанна…
Рука Гийеметты легла на плечо Жанны, и ее голос вывел девочку из оцепенения. Она вздрогнула.
– Жанна, надо где-то укрыться.
Гийеметта увела девочку к себе. Бандиты могли вернуться, да и как оставить ее одну в разоренном доме?
Но и в доме Тибо и Гийеметты она не смогла уснуть. Ее уложили на соломенный тюфяк, на котором спали дети кузнеца. У него были двое сыновей – шестнадцати и четырнадцати лет, старший храпел как кузнечный горн. Они спали голыми, младший пинал Жанну ногами, а рукой придавил ей грудь, что вовсе не располагало ко сну. Как здорово, что она не сняла белье и рубаху, а то бы спасения не было от этих обнаженных тел, раскинувшихся во сне. В довершение всего младшая дочь кузнеца, двенадцатилетняя Франсина что-то бормотала во сне.
Жанна поднялась еще до рассвета, натянула штаны и вышла за башмаками. В располагавшейся по соседству конюшне возле бретонской лошадки с льняной гривой и хитрыми глазами терпеливо поджидал ее Донки. Жанна отвязала осла и направилась к дому. В пути она старалась не смотреть по сторонам. Привычный с детства и милый сердцу пейзаж стал ей отвратителен. Два-три раза она украдкой бросала взгляд на обступавший дорогу лес Тюри, откуда могли появиться бандиты. Если она хочет выжить, подумалось ей, придется обзавестись ножом. Тогда она сможет дорого продать свою жизнь.
Было еще темно, когда она добралась до того, что было раньше ее родным домом. Ее мучил голод, ведь после давешней миски каши она ничего не ела. Жанна еще не успела переступить порог, как ее пронзила мысль – отсюда надо бежать. Но куда? Она никогда не была в городе, но наивно полагала, что там-то уж ей не перережут горло бродячие разбойники. Она заберет с собой все, что может пригодиться. И главное – нож.
Она стала искать длинный нож и никак не могла найти. Ясное дело, они унесли и его тоже. В конце концов Жанна даже обрадовалась, ведь, наверное, именно этим ножом убили ее родителей.
Тогда она принялась искать маленький нож, которым ее отец разрезал веревки на снопах сена. Между делом она немного прибрала в доме, поставила ларь на место, повесила над очагом котел, вернула на крючок сковородку. Потом собрала солому, клочьями устилавшую пол, и сложила ее на кровать, где она в последний раз спала с Дени еще в той жизни, которая теперь казалась давным-давно канувшей в небытие. Время от времени она задумывалась об умерших родителях. О брате. Он, должно быть, плакал, бедняга. Жанна приставила лестницу ко входу на сеновал, поднялась и заглянула внутрь. Пусто. Она спустилась вниз и дернула за кольцо в люке погреба. Открыв крышку, опустила вниз лестницу. В глаза ей бросились мешки с суржей.[3] Отец на время определил их сюда, собираясь извести на сеновале долгоносиков и заткнуть все мышиные лазы. Два мешка по двенадцать ливров[4] каждый и рядом – маленький нож. Чуть поодаль драгоценный мешочек соли и нетронутый кусок масла. Что же произошло? Почему отец оставил все это здесь? Быть может, он как раз что-то делал в погребе, когда появились бандиты? Они, должно быть, не заметили крышку из-за разбросанной повсюду соломы.
Жанна подняла мешки наверх, сгорая от желания поскорее покинуть дом. Тут до нее донеслось нетерпеливое мычание. Быки! Она открыла ворота хлева, набрала воды и вылила ее в корыто. Когда быки напились, Жанна выгнала их на луг. Теперь-то они наберут вес, работы ведь больше нет. Потом она насыпала зерна курам.
Нож она сложила и опустила в карман. Отыскала пустой мешок, засунула туда уже начинающие темнеть грибы, мешочек соли, орехи и сковородку. Масло завернула в чистую тряпицу, а затем в простыню, которую нашла под кроватью. Мешок она пристроила в одну из корзин Донки.
Она сама не верила, что все это происходит с ней на самом деле.
Вдруг страшная мысль пришла ей в голову. Жанна опрометью бросилась к колодцу и стала лихорадочно крутить ручку, чтобы поднять ведро. Нет, внизу пусто. Ни следа Дени. Не приходилось сомневаться, что они увели его с собой.
При виде воды ей захотелось помыться. Жанна отволокла ведро с водой в дом и водрузила его на камень у входа. Она разделась, смыла слезы с лица, потом пот и пыль с тела. Ее затрясло от холода. По ее худому белокожему телу стекала вода. Груди у нее напряглись, Жанна смутилась и натянула одежду.
Вдруг она вспомнила о тайнике, про который совершенно позабыла посреди всего этого горя и ужаса.
– В изголовье кровати, четвертый камень в восьмом ряду, считая от пола, – пробормотала она, вспоминая слова матери.
Поковыряв ножом, Жанна вынула камень. В углублении лежал кошель, а в нем четыре старых французских экю и несколько солей.
Цена двух жизней.
3
Прощание
Нужно было предупредить людей в деревне. Сначала Жанна пошла к Гийеметте. Жена кузнеца бросила взгляд на осла и его поклажу, повернулась и вопросительно взглянула на Жанну.
– Я ухожу, Гийеметта.
– Куда?
– В какой-нибудь город.
– Ты хочешь идти в Кан?
– Может быть, я просто не могу оставаться в Бук-де-Шен.
Гийеметта вздохнула. Прямолинейное упрямство молодости было ей прекрасно знакомо.
– Ты бы могла найти кого-то и здесь. Жить вдали от родины тяжело…
Она бы с радостью свела девочку со своим старшим, Квентином. Жанна покачала головой, и Гийеметта увидела, что глаза ее приобрели стальной цвет.
– Ты пойдешь совсем одна? Не боишься?
– Я смогу себя защитить.
– А если вернется Дени?
– Если он жив, то нипочем не вернется. Это же их смертный приговор. Гийеметта, я оставляю дом. Я там все прибрала. Мне ничего оттуда не нужно, но я хотела бы продать быков.
Про этих быков знала вся округа. Все дело было в том, что когда-то они принадлежали английскому дворянину Монклери, но теперь англичане ушли, и хозяина у них больше не было. Граф де Клермон не заявил на них прав, и Жанна могла считать их добычей в войне, до которой ни ей, ни ее родителям не было никакого дела. Но это одно, а вот продать их…