– Эмос Полфлексен постоянно недоволен. Хотя два года назад сделал новую расшивку стен. А вот с трубой в доме Эллен Хит надо что-то сделать. Эллен очень терпелива. И вообще, Хиты уже три столетия являются надежными арендаторами в поместье.
Однако больше всего меня заинтересовала реакция на эту помолвку леди Сент-Лу. Сначала я даже не мог понять ее, но потом все-таки нашел ключ к разгадке: это было торжество, как после победы, выигранной в битве против невидимого, нематериального противника.
– Теперь все будет хорошо, – сказала мне леди Сент-Лу и вздохнула. Это был долгий вздох усталого человека.
Она как будто произнесла вслух: «Ныне отпущаеши раба твоего, Владыко, по слову твоему с миром...»[17] Старая леди Сент-Лу произвела на меня впечатление человека, который долго жил в страхе, не смея даже показать его, и теперь наконец понял, что бояться больше нечего.
Пожалуй, шансы на то, что молодой лорд Сент-Лу в самом деле вернется и женится на своей троюродной сестре, с которой не виделся восемь лет, были не очень велики. Вероятнее было бы, что он женится на какой-нибудь иностранке. В военное время такие браки заключаются быстро. Да, многое было против того, чтобы Руперт женился на Изабелле.
– И все-таки в этой помолвке была справедливость – и закономерность.
Я спросил Терезу, что она думает об этом.
– Чудесная пара! – ответила Тереза.
– Как говорят обычно на свадьбах старые, преданные семье слуги: «Они созданы друг для друга». Но в данном случае это действительно правда.
– Да, правда. Невероятно! Тебе иногда не кажется, Хью, что все это сон и ты вот-вот проснешься?
Я понял, что она имела в виду.
– Ты права. Все связанное с замком Сент-Лу кажется нереальным.
Пришлось мне выслушать и мнение Гэбриэла. Он продолжал со мной откровенничать. Насколько я понял, лорд Сент-Лу ему не нравился, что, впрочем, было вполне естественно, так как Руперт перехватил большую часть его популярности.
Весь Сент-Лу был взбудоражен прибытием законного владельца замка, коренные обитатели гордились древностью титула, многие еще помнили его отца. Те, кто поселился в этих краях недавно, тоже как истинные снобы были приятно взволнованы.
– Отвратительное стадо баранов! – возмущался Гэбриэл. – Что ни говори, просто удивительно, до чего англичане любят титулы!
– Не называйте корнуоллца англичанином! Неужели вы этого еще не усвоили?!
– Просто случайно сорвалось с языка. Но это правда, не так ли? Они либо раболепствуют, либо кидаются в другую крайность, объявляя все титулы фарсом, что, по сути дела, тот же снобизм – снобизм навыворот!
– А как относитесь к этому вы сами? – спросил я, Гэбриэл ухмыльнулся. Он всегда чутко реагировал да любую шпильку, направленную в его адрес.
– Я, разумеется, сноб навыворот. Больше всего на свете я хотел бы родиться Рупертом Сент-Лу.
– Вы меня удивляете!
– Есть вещи, с которыми нужно родиться. Я бы все отдал за то, чтобы у меня были такие ноги, как у него, – задумчиво произнес он.
Мне вспомнились слова леди Трессилиан на собрании, когда Гэбриэл впервые выступил с речью, и подивился тому, насколько он чувствителен и раним. Я спросил, не думает ли он, что Руперт Сент-Лу перехватил у него часть популярности.
Гэбриэл размышлял над моим замечанием, не проявляя ни досады, ни раздражения.
– Все нормально, – сказал он. – Лорд Сент-Лу не является моим политическим оппонентом, так что его приезд – всего лишь дополнительная пропаганда в пользу консерваторов. Хотя, если бы лорд Сент-Лу баллотировался (чего, будучи пэром, сделать не может), он, по-моему, скорее всего стоял бы за лейбористов.
– Вовсе нет! – возразил я. – Он землевладелец.
– Ну, конечно, национализация ему бы вряд ли понравилась, но в наше время, Норрис, все так перепуталось. Фермеры и многие рабочие стали лояльными консерваторами, а молодые люди с интеллектом, степенями и немалыми деньгами стали лейбористами, я полагаю, потому что они ничего не умеют делать руками и понятия не имеют, чего хочет рабочий человек.
– А чего же он хочет? – спросил я, зная, что Гэбриэл отвечает на этот вопрос всякий раз по-иному.
– Хочет, чтобы страна процветала, тогда и он сам будет жить лучше. Он считает более вероятным, что консерваторы сделают страну процветающей, так как консерваторы лучше разбираются в финансах, что, в общем-то, вполне резонно. Я бы сказал, что лорд Сент-Лу – старомодный либерал, а уж конечно либералы никому не нужны.
Нет, Норрис! Либералы никому не нужны, и вам незачем открывать рот, чтобы сказать то, что вы собираетесь. Подождите результатов выборов и увидите. Они уменьшатся так сильно, что без лупы не разглядишь. Их идеи никогда никому не нравились. Я хочу сказать, никому не нравится средний курс. Он чертовски уязвим.
– Вы полагаете, что Руперт Сент-Лу – сторонник среднего курса?
– Да. Он благоразумный, умеренный человек. Придерживается старого и приветствует новое. Ни рыба ни мясо. Имбирный пряник – вот что он такое!
– Что-что?!
– Вы прекрасно слышали, что я сказал. Имбирный пряник! Пряничный замок! Пряничный владелец замка! – Он презрительно фыркнул. – И пряничная свадьба!
– Невеста тоже пряничная?
– Нет. С ней все в порядке. Просто заблудилась... и попала, как Гензель и Гретель, в пряничный домик. Он такой привлекательный, этот пряничный домик! Можно отломить кусочек и съесть. Он съедобный.
– Вам не очень-то нравится Руперт Сент-Лу? Не так ли?
– А с какой стати он должен мне нравиться? Я ему тоже не нравлюсь.
Я подумал, что он прав. Руперту Сент-Лу Гэбриэл вряд ли нравился.
– И все-таки ему от меня не избавиться, – сказал Гэбриэл. – Я буду членом парламента от его территории. Меня придется время от времени приглашать на обед и сидеть рядом со мной на всякого рода собраниях.
– Вы слишком уверены в себе, Гэбриэл. Вас еще не избрали.
– Дело решенное. Должны избрать. Понимаете, другого шанса у меня не будет. Это своего рода эксперимент.
Если он не удастся, моя репутация загублена и со мной все будет кончено. В армию я не смогу вернуться, для административной работы не гожусь. Я нужен, только когда идет настоящая драка. Как только война с Японией кончится, мне конец. Ратные дела Отелло никому больше не нужны.
– Отелло мне всегда казался не правдоподобным.
– Ну и что? Просто ревность сама по себе кажется не правдоподобной.
– Ну хорошо, скажем иначе: я никогда не считал его симпатичным. Он не вызывает сочувствие. Его попросту считаешь отъявленным глупцом.
– Сочувствия он правда не вызывает, – согласился со мной Гэбриэл. Ему не сочувствуешь так, как Яго.
– Жалеть Яго? Послушайте, Гэбриэл, у вас невероятно странные симпатии!
Глаза его странно блеснули.
– Вы не поймете!
Гэбриэл встал и принялся ходить по комнате. Движения у него были порывистые, резкие. Он машинально передвинул несколько вещей на моем письменном столе. По всей видимости, его обуревали какие-то глубокие, невыразимые словами чувства.
– Я понимаю Яго, – сказал он наконец. – Я даже понимаю, почему бедняга произносит в конце:
Такие, как вы, Норрис, – Гэбриэл повернулся ко мне, – те, кто всю жизнь прожил в ладу с самим собой, кто имел возможность вырасти, не отступая перед трудностями, – что вы знаете о таких, как Яго, – обреченных, подлых людишках? Господи! Если бы я когда-нибудь ставил на сцене Шекспира, я бы начал с поисков Яго... Я нашел бы настоящего актера, такого, кто взял бы вас за живое! Вообразите только, что значит родиться трусом и все время лгать и обманывать, чтобы скрыть свою трусость... Любить деньги настолько, что постоянно – во сне, наяву, даже когда целуешься с женой – мысли твои заняты главным образом деньгами. И при этом знать, что ты представляешь собой на самом деле.