Выбрать главу

Все смеялись и каждый придумывал, что бы еще пожелать.

Потапов, и всегда-то серьезный, молчаливый, с худощавым сосредоточенным лицом, отодвинул тарелку с остатками мяса и картофеля и сказал:

— А мне из дому могут послать только пепел… Да, пепел, товарищи. У меня на родине все сожжено.

И все замолчали.

Потапов взял чайную ложку и начал медленно помешивать ею в стакане с чаем. Едва ли он замечал, что делает.

— Д-да, — сказал неловко Ильин, — это все, конечно, мелочишка: там завтрак, уют, фигли-мигли разные… Все это чепуха. Все это не существенно. Были бы целы жена и ребятишки.

— У меня уцелел только сын… Один из всей семьи. — Потапов взял фуражку со стола, молча встал, как бы отделил себя своим горем, и посмотрел на всех. Но, понимая в наступившей тишине мужское сочувствие, захотел ответить товарищам: — Вот прислал мне… — Он достал из левого кармана гимнастерки письмо и картинку, нарисованную ребенком лет шести: красноармеец стрелял из маленькой пушечки в огромный немецкий танк… Пунктиром были показаны летящие снаряды, из танка шел дым, как из трубы: он горел. Под красноармейцем было подписано печатными буквами: «Папа».

Потапов с просветлевшим лицом показывал всем картинку, и Лещенко почувствовал такую скорбную, горькую жалость к этому серьезному, мужественному человеку, что побоялся зареветь, если еще раз посмотрит на картинку.

— А с кем твой сынишка живет? — спросил Озимцев, широкоплечий, плотный человек, которому неловко стало вспоминать своих, удобно живущих, крепких, сытых и здоровых детей.

— В детдоме. Да там хорошо, — поспешил прибавить Потапов, чтобы товарищи не думали, что надо жалеть его или сына. — Письма оттуда получаю исправно. Есть чудесные люди… — Он помолчал, хотел что-то сказать, но, взяв картинку из рук лейтенанта, бережно положил ее в конверт, спрятал в карман на груди и провел рукой по карману, как будто заключая в свое сердце, и пошел.

Пока он, высокий и худой, пробирался между столами, все заговорили о постороннем. И только когда Потапов скрылся за сосенками, майор Озимцев сказал негромко лейтенанту Кленкову:

— Дернуло тебя с этой посылочкой. И на черта тебе вино, когда ты и выпить с толком не можешь.

— Я не хотел совсем, — сказал виноватым голосом Кленков. — И водка мне ни на что не нужна.

— «Не хотел, не хотел»!.. — передразнил Озимцев и, навалившись грудью и протискиваясь, стал вылезать из-за стола. — И я дурак — кисет с табачком мне понадобился! Размечтались! Разбередили человеку душу. Ведь он как живет? Пока вы собираетесь, мечтаете о подвигах и славе в будущем наступлении, он уже там мыслями: бьет немцев, перерезает дороги. Он себя не пощадит, а их в дугу согнет, помяните мое слово! Беспощадный человек.

Таким лейтенант и знал капитана Потапова. Он и молодых умел учить и воспитывать; только вчера у Траянова, где чинили машины, между ними был недолгий, но значительный разговор. Потапов похвалил лейтенанта за быстрое развертывание и выдержку в ведении огня в недавнем — четыре дня назад — столкновении с танками противника в районе Савойя. Там немцы пытались задержать 9-ю гвардейскую кавдивизию, чтобы дать своим частям отойти из района Бобруйска на Барановичи. 18-й иптап — истребительно-противотанковый артиллерийский полк — отбил в этом районе контратаки противника и уничтожил два танка, самоходку, две автомашины и около полутораста солдат и офицеров. В этом бою взвод Лещенко подбил один танк.

— Но другие-то танки все-таки ушли, — сокрушенно сказал лейтенант.

— А зачем стрелять на таком расстоянии? — ответил Потапов.

— Нет, товарищ капитан, я недоволен собой, поторопился. Если бы повременить еще несколько, не бить по первому танку сразу и выждать, пока продвинется ближе второй. А то он завернулся и ушел.

— А вы что, заметили второй еще до стрельбы?

— В том-то и дело, что заметил. Правда, он был далеко, он шел наискось, приближаясь к нам.

— Возможно, что и действительно следовало выждать. Надо привыкать всегда продумывать каждый бой со всей беспощадностью к себе. И после проверять себя на этом. Вот в Слуцке вы действовали правильно.

Потапов командовал первой батареей, и Лещенко, постоянно видя его действия, понимал, что это командир большой культуры, он многое замечает и потом умеет все объяснить. Он был строг и к подчиненным, и к себе. В этом и заключалось для Лещенко обаяние капитана. При Потапове он чувствовал себя спокойнее еще и потому, что, не сознавая этого сам, был уверен: когда будет нужно — старший подумает за него.

Сегодня все окружающее виделось Лещенко необыкновенно отчетливо. Вот среди двух полос ржи показалась межа, повернулась, как стрелка часов, и пропала, а ему еще ясно видится комковатая серая земля, редко поросшая отдельными колосьями и кустиками васильков. Лиловый пятилистник куколя нарядно мелькнул во ржи, дерево встало у дороги, дуплистое и огромное, как крепость. В поле было спокойно. Старик белорус, высокий и худой, в домотканой холщовой рубахе, косил полоску клевера, остановился и долго смотрел им вслед. Потом что-то понял и, сорвав шапку, согнулся в поклоне. Мальчик лет десяти побежал к шоссе посмотреть на машину, испугался и остановился. Две женщины жали серпами ячмень.