Тихо играла музыка. На столике лежала книга, которую принесла с собой Шаннон, чтобы почитать матери вслух, но про которую забыла, испуганная видом больной и ее стонами, когда та с трудом пробуждалась от своего странного сна.
Когда Шаннон бывала одна, она старалась убедить себя, что матери становится лучше, что с каждым днем та выглядит бодрее. Но стоило лишь взглянуть на ее землистого цвета кожу, на страдальчески опущенные уголки рта, на тускнеющие глаза, как с неодолимой ясностью она понимала: надежды нет - конец близок.
Ей оставалось только одно: сделать так, чтобы последние дни матери были не столь мучительны - в чем помочь мог один лишь морфий, да и тот был не в силах унять боль, она все равно точила измученное, обессилевшее тело.
Шаннон вдруг поняла, что больше не выдержит. Ей нужна минута, всего минута, чтобы побыть одной и вновь обрести утраченную смелость смотреть в глаза надвигающемуся, неизбежному.
- Пойду принесу тебе свежий платок для лица, - сказала она.
- Спасибо.
"Это даст мне возможность, - подумала Аманда, - с божьей помощью собраться с мыслями и найти правильные слова, которыми я смогу выразить то, что решила наконец сказать".
Глава 1
К этой минуте Аманда внутренне готовилась много лет, втайне надеясь, что она никогда не наступит. Ведь то, что можно считать честным и справедливым по отношению к одному из двух мужчин, которых она любила в своей жизни, было бы жестоким и неправедным в отношении другого. В любом случае.
Но сейчас никого из них уже нет, поэтому можно не принимать их в расчет. А также и себя - свой собственный позор.
Сейчас осталась Шаннон. И думать нужно только о ней. О ее чувствах.
Милая, чудесная дочь - которая всегда приносила ей одну лишь радость. Кем она постоянно гордилась. Кого так любила и любит...
Невыносимая боль пронзила все тело, Аманда заскрежетала зубами. Что ж, к этой боли прибавится сейчас другая - душевная - как следствие того, что произошло много лет далеко отсюда, в Ирландии, но не забывалось никогда.
Она увидела, как дочь входит в комнату. Быстрые легкие движения, полные нервной энергии. "Совсем как ее отец, - подумала Аманда. - Не Колин, нет. Милый, добрый Колин ходил неуклюже переваливаясь, как перекормленный щенок".
Но Томас, Томми отличался какой-то воздушной походкой. Несвойственной фермеру.
И глаза у Шаннон тоже как у Томми. Ярко-зеленые, чистые, словно озеро в солнечный день. И густые каштановые волосы - дар Ирландии. Однако Аманде приятно было осознавать, что овал лица, матовый цвет кожи, мягкие полные губы - материнское наследие.
Зато не кто иной, как Колин, передал ее дочери свою уверенность в себе, ощущение решимости и чувство собственного достоинства.
Аманда нашла в себе силы улыбнуться, когда Шаннон промокнула ее влажное лицо.
- Я мало говорила тебе, как горжусь тобой, - сказала Аманда.
- Ты достаточно говорила, мама.
- Я позволяла себе выражать недовольство, что ты оставила живопись. Это было неумно с моей стороны. Мне следовало бы не забывать, что женщина должна сама выбирать свою дорогу.
- Ты никогда не пыталась отговорить меня от переезда в Нью-Йорк. Или от занятий коммерческим искусством. Но я продолжаю заниматься живописью, не думай. Почти закончила натюрморт, который, надеюсь, тебе понравится.
Почему, ну почему она не догадалась привезти с собой какие-нибудь холсты? Хотя бы альбом для эскизов, чтобы творить рядом с матерью и та могла бы следить за ее работой и получать удовольствие, хоть немного отвлекаясь от своих болей.
- Здесь, в комнате, висит моя любимая картина, - сказала Аманда, слабым жестом указывая на портрет на стене. - Твой отец, спящий в шезлонге в саду.
- Уставший после стрижки газона, - засмеялась Шаннон, усаживаясь возле постели. - Каждый раз, помнишь, как мы говорили ему, почему он не наймет кого-нибудь, он отвечал, что любит уставать как вол и потом спать как сурок.
- До конца своей жизни он умел смешить меня. Как мне его не хватает! Аманда коснулась руки дочери. - Тебе тоже, я знаю.
- До сих пор мне кажется, он вот-вот войдет в дверь и крикнет: "Мэнди, Шаннон, напяливайте ваши лучшие платья, я только что получил с клиента кругленькую сумму, и мы отправляемся отметить это событие грандиозным обедом!"
- Да, он любил делать деньги, - воспоминания притупили боль, и Аманда улыбнулась. - Для него это было вроде игры. Не просто доллары и центы, не жадность и алчность, а именно игра. Забава. Удовольствие. Как переезд из города в город каждые несколько лет. "А что, если попробовать этот город? А, Мэнди? Давай-ка тронемся в Колорадо. Или лучше в Мемфис? Как скажешь?"
Она затрясла головой в тихом смехе. Приятно было посмеяться, вообразив, что они с дочерью ведут обыкновенный разговор, как когда-то, в лучшие времена.
- Но уж когда приехали сюда, - продолжала она, - я сказала ему, что хватит - пожили цыганской жизнью, пора и остепениться. Заиметь свой дом. И он сделал его настоящим домом, о каком можно только мечтать.
- Он любил этот дом, мама. И я тоже. После всех переездов, которые мне тоже нравились - отец умел превращать их в настоящие веселые путешествия, после всех переездов я сразу поняла, что здесь будет остановка надолго. Она улыбнулась матери. - Мы обе это почувствовали, верно?
- Он был готов для тебя на все. Сдвинуть горы, бороться с тиграми... Голос у Аманды задрожал, она с трудом преодолела волнение. - Понимаешь ли ты, Шаннон, как он на самом деле любил тебя?
- Конечно, мама, - Шаннон подняла руку матери, прижала к своей щеке.
- Помни об этом, девочка. Всегда помни. То, что я должна сказать тебе, возможно, причинит боль, разозлит тебя или смутит. Но все равно... И я очень сожалею... поверь...
У нее прервалось дыхание. Она со всей ясностью понимала сейчас, что сон, который приснился ей недавно, заключал в себе не только любовь и печаль, но был настойчивым напоминанием, что время не терпит, оно может оказаться куда скоротечнее тех трех недель, что были обещаны врачом. Кажется, Шаннон говорит что-то?
- Мама, я понимаю. Но всегда есть надежда... надежда...