Коврик предательски цепляется за мой памперс, будто говоря: «Ну куда ты собрался, маленький засранец? Полежи еще немного!»
И вот, после неимоверных усилий, я, кажется, выбрался! Моя нога, наконец, коснулась прохладного линолеума. Победа! Я выкарабкался из этой вязаной западни!
«Блин, — я уселся рядом с этим дурацким ковром, понимая, насколько недальновидный. — Я ведь маг…»
Словно проверяя свои слова, я поднял ручку и коврик затрепыхался, расстилаясь обратно.
«Боря заразил меня своей деревянностью, — неожиданно осенило меня. — Я же, этого тирана вон, какие пируэты выписывать могу заставить. А здесь… эх…»
Медленно я начал ползти по квартире в поисках Наташи. Она — девчушка не глупая, поймёт, что мне кушать хочется. Да и в памперсе стало как-то неуютно.
Я полз, обходил углы мебели, подползал к окну, заглядывал за шторы, прятался между стульями, и все безрезультатно. Наташи, кажется, не было дома. Но тут, в конце коридора, передо мной оказалась открытая дверь в спальню матери Бори. Дверь была приоткрыта, а из самой комнаты доносились звуки — словно приглашая меня внутрь.
Полз осторожно, боясь, чтобы ни одна деталь не упустила моего внимания. В комнате было темновато, но в ее центре, на кровати, сидела мама. Она пристально смотрела в телевизор, почти не обращаясь на меня внимания. Я ощутил странное чувство — смешанное из надежды и тревоги. Почему она не замечает меня?
Что там интересного такого в телевизоре? Раз она не услышала, как Боря захлопнул дверь и не слышала, как я копошился в коридоре?
«РынТВ? — я посмотрел на экран, где говорилось о рептилоидах. — Серьезно? Это интереснее, чем шум в квартире?»
Я задержал дыхание (знаю, что у меня такое просто — маленькое и почти не выраженное, но тем не менее), и взглянул на маму повнимательнее. Над ее головой внезапно появилась эта странная чернота — словно тень болезни, которая уже пыталась уйти, но теперь, по какой-то злой воле, вернулась обратно.
«Какого черта? — я не поверил своим глазам. — Я же излечил тебя! Откуда она опять появилась?»
Сел в дверном проёме, вытянул ручки вперед и принялся тянуться к маме. Ручки поднимались и опускались, словно два маленьких штурмовых крана, пытающихся убрать эту черноту с ее головы. Я снова и снова тянулся, пока мои пальчики не коснулись таинственной тьмы. Она была липкой и холодной, но я не останавливался — медленно и упорно вытягивал её, словно выдирал клещей, цеплявшихся за светлое солнце ее души.
Мама не замечала ничего — ее глаза оставались приклеенными к экрану, а голос телевизора звучал монотонно и отталкивающе. Но я продолжал свое маленькое героическое дело. Каждый раз, когда тьма пыталась спрятаться глубже, я снова рулил на свет, вытягивая ее наружу.
В этом поручении не было ни легкости, ни быстроты — все длилось долго, очень долго. Но меня не перехватишь. Я маленький, но мощный. Я маг, как говорил себе.
И вот, когда последний клочок черноты был, наконец, выдран, я почувствовал дикую усталость. Ручки задрожали, а спинка предательски согнулась. Но я сделал это! Я победил!
«Надо об этом переговорить с Борей. То, что эта чернота опять появилась — ненормально!»
И в этот момент, как назло, мой многострадальный памперс решил напомнить о себе. Что-то булькнуло, хлюпнуло и… ой. Кажется, произошла небольшая авария. Да что ж такое! Только тьму победил, а тут такая подстава.
Я сидел, обтекая своим маленьким триумфом, и с досадой смотрел на расползающееся пятно под собой. Мама, как ни в чем не бывало, продолжала смотреть РынТВ.
Ну вот как так можно? Ладно, рептилоиды, ладно, теории заговора, но тут же ребенок героически сражается со злом, а потом еще и… эээ… удобряет ковер! Ну хоть бы взглянула одним глазком!
Собравшись с духом, я попытался отползти от места происшествия. Но не тут-то было! Подгузник, разбухший от победы над гравитацией, теперь мешал двигаться. Я больше походил на маленького тюленя, выброшенного на берег, чем на великого мага. Вот уж точно, героизм — штука грязная. И вонючая, чего уж там скрывать.
И тут, словно почувствовав что-то неладное (или просто закончилась реклама рептилоидов), женщина повернула голову. Ее глаза расширились, а на лице появилось выражение, которое я видел не раз — смесь умиления, легкого отвращения и беспомощности.
— Ой, Божечки, — прошептала она. — Что тут у нас случилось?
И тут я понял, что моя битва только начинается. Битва с подгузником, с умилением этой женщины и, самое страшное, с перспективой что тебя помоет она, которая, возможно, опять не в себе…