Ведь и в правду, нас же с Борей впихнули в особую группу до распоряжения. А всё из-за того, что якобы, появился какой-то мощный кукловод. И если это его рук дело, то надо думать, как усиливать Борю в моменте, раз уж мы не можем выбить одержимую душу.
«Интересно, — я пялился на академика, имя которого, мы даже не знали. — Что же за враг такой появился у нас?»
Ночь опустилась на академию, принося с собой прохладу и тишину. В окнах общежития горел приглушенный свет. Курсанты, уставшие от напряженного дня, готовились ко сну. Я сидел на своей кровати, уставившись в потолок. В голове роились мысли о произошедшем. Почему одержимый не потерял душу? К тому же, ещё и пришёл в себя…
Рядом со мной сидел Антон, сосредоточенно ковыряясь в телефоне моего тирана, которому тот выдали по особым условиям. А сам же Боря ходил по комнате, нахмурившись. Казалось, он все еще обдумывал произошедшее.
— Слушайте, — вдруг сказал Антон, отрываясь от своего занятия. — А вы не думаете, что это как-то связано с тем, что происходит в городе?
Мы с Борей переглянулись.
— В каком смысле? — спросил Боря.
— Ну, вы же слышали, что там творится. Беспредел, грабежи, убийства. Может быть, какая-то эпидемия одержимости? Я слышал, что группа Вальки Доместовой постоянно шныряет по закоулкам, даже в академии не появляется. Да и остальные выпускники тоже безвылазно по городу носятся.
Я пожал плечами, Боря же ответил:
— Да вообще похер, чёт там происходит. Главное, чтобы не орали и мозг не выносили. Может, это всё просто совпадение.
— А я вот думаю, что нет, — возразил Антон. — Слишком много странных вещей происходит в последнее время. И все они как-то связаны с темными силами. Может быть, нам стоит копнуть поглубже?
— Нахер надо? — искренне удивился Клеменко. — Учимся и учимся. Какой смысл лезть куда не просят?
Я, если честно, поддерживал позицию моего тирана. У нас с ним другие цели — выжить, прокачаться, вернуть мою мать и разойтись по разным углам. Где у Бори есть будущее, а я маленький и счастливый, воссоединился со совей мамой.
Антон порет чушь. Ненужную нам. Зачем нам лезть туда, куда не просят?
— Ну, почему бы и нет? — усмехнулся Антон. — Нам же все равно скучно.
Боря остановился и посмотрел на Антона с нескрываемым раздражением.
— Скучно ему, видите ли! Мне вот совсем не скучно. У меня тренировки, учеба, и вообще, личная жизнь. И я не собираюсь тратить свое время на всякую ерунду.
Антон закатил глаза.
— Да ладно тебе, Боря. Что тебе стоит? Просто немного покопаться, посмотреть, что там происходит. Может, мы даже сможем кому-нибудь помочь.
— Кому помочь? — огрызнулся Клеменко. — Этим бандитам и убийцам? Или демонам? Да пусть они сами разбираются. У меня своих проблем хватает.
Я вздохнул. Оба были по-своему правы. Антон как я понял, попросту был легкомысленным и склонным к авантюрам, ему нужна была движуха, расследования. А Боря, наоборот, предпочитал держаться подальше от неприятностей.
Боря плюхнулся на кровать рядом со мной, злобно зыркая на Антона. Тот в ответ лишь пожал плечами и вернулся к изучению телефона. В комнате повисла напряженная тишина, нарушаемая лишь тихим щелканьем клавиш и тяжелым дыханием Клеменко.
Я чувствовал, как между ними нарастает напряжение. Антон, с его жаждой приключений, и Боря, стремящийся к спокойствию и порядку, — они были как два полюса одного магнита, притягивающиеся и отталкивающиеся одновременно.
— Ладно, — наконец сказал Антон, стараясь разрядить обстановку. — Давай не будем ссориться. Не хочешь узнать, что за херь вокруг творится — твоё право. Я же… короче, если у меня будут проблемы, ты же мне поможешь?
Боря не сразу ответил. Но все же коротко кивнул.
В полумраке огромного зала, освещенного лишь тусклым пламенем свечей, казалось, что тени сами обретают жизнь, танцуя на стенах и лицах собравшихся. Двадцать фигур в черных мантиях, облаченные в молчание и важность, напоминали зловещие статуи, вырезанные из ночи.
Напряжение ощущалось физически, словно густой туман, окутывающий каждого в этом мрачном собрании. В воздухе повисла тяжелая тишина, которую нарушали лишь тихие вздохи и шорох мантий, когда кто-то менял положение.
— Город становится все более… неспокойным, — произнес старейший из академиков, его голос был хриплым и слабым, как шепот ветра сквозь древние руины. — Слухи множатся, странности учащаются. И этот… одержимый… лишь вершина айсберга.
Его слова эхом отразились от каменных стен, подчеркивая серьезность момента. Лица академиков оставались непроницаемыми, но в их глазах можно было увидеть тревогу и задумчивость.