========== 1. Часть первая. ==========
В этой комнате не было окон. Всего одна дверь, железная, с сейфовыми замками. Впрочем, изнутри все равно не было скважин, и замки Джек увидел всего однажды, когда его и Люсинду привели сюда.
Ванная за аркой — дешевая душевая кабинка с пластиковыми стенками, раковина, стальное зеркало, вмурованное в стену над раковиной, и унитаз. Клетчатый пушистый коврик перед ванной и занавеску из бусин в арке Джек возненавидел сразу.
Еще в комнате была двуспальная кровать с одним одеялом, пара кресел, деревянный журнальный столик, а на нем — Библия и молитвенник. Ни шкафа, ни обеденного стола, ни стульев.
Ни телевизора, ни телефона, ни книг.
Тюрьма и не должна быть уютной.
В первые же сутки Джек убедился, что светодиодная лента по периметру потолка включена всегда. Светилась она неприятным белым светом. Очень неприятным.
А еще здесь было холодно. Не настолько, чтобы колотила дрожь, но достаточно, чтобы теплолюбивый, в общем-то, Джек чувствовал себя комфортно только в кровати под одеялом.
Сначала Люсинда все время плакала, успокаиваясь, только когда Томасина в сопровождении молчаливой вооруженной охраны приносила еду и смену одежды. Джек молчал. Говорить ему было не с кем и не о чем.
Потом Люсинда начала молиться. Раньше — Джек точно знал — она не была особо религиозной, несмотря на приближенность ко двору. Но теперь она без конца читала молитвы, и от ее звонкого, с истерической ноткой, голоска у Джека постоянно болела голова. Впрочем, замолчать он ее не просил. Дурочка оказалась в такой ситуации по его вине, так что пусть развлекается как может.
Первое время Джек обдумывал ситуацию. Мечтал, как отомстит, как выберется отсюда и все изменит. Обнимал Люсинду, когда они ложились в постель после каждой третьей трапезы. Гладил ее по голове. Люсинда жалась к нему, всхлипывала в плечо. Джек был безмерно благодарен ей за то, что она не обвиняет его и ни о чем не спрашивает. Отличная была бы королева, если бы у него все вышло.
Вот только сделать ей ребенка Джек не мог. Просто не получалось. Нет, она старалась, она была умелая девочка, и раньше у нее выходило воодушевить Джека, при всех его настоящих пристрастиях. Но сейчас он чувствовал ее руки — а вспоминал Джозефа, и слабое и без того возбуждение сменялось когда печалью, а когда гневом.
Джек чувствовал себя виноватым. Ведь если Люсинда забеременеет, ее освободят. Эта девочка никогда не была интриганкой — слишком простая, слишком простодушная и открытая. Он и выбрал-то ее именно за эти качества, а еще за то, что привлекала она его чуть сильнее, чем другие женщины. От Люсинды как его невесты не требовалось многого: сопровождать, поддерживать легенду, принимать подарки, улыбаться, висеть на руке, иногда, когда у него случалось подходящее настроение, спать с Джеком. А потом он бы стал королем, а она — королевой.
Королем…
В какой-то момент — Люсинда трудилась над его членом, пытаясь добиться хотя бы намека на эрекцию, — Джек словно со стороны увидел себя, отца, мать, Мишель… Королевская династия в первом поколении? Смешно. В Европе-то — смешно вдвойне. Зачем отец все это затеял, спросил себя Джек.
И тут же ответил: власть. Просто власть. Пожизненная. Президента переизберут, диктатуры Сайлас не хотел, да и не тот менталитет был у гелвуйцев, чтобы послушно прогнуться. Разбежались бы как мыши, вот и все. Поэтому Сайлас придумал про бога, бабочек и корону.
А Джек повелся. Детская гордость, детские иллюзии — мой папа богоизбранный король, а я принц, и если я буду делать все, что положено принцу, я тоже стану королем! А если мне не дают, я возьму сам, я имею право, я же принц!
Взял?
Джек отстранил Люсинду и повернулся к ней спиной. Поправил одежду, натянул одеяло на плечи. Он плохо спал в последнее время, а холод и невозможность уединиться его выматывали. От недостатка физической активности Джек постоянно чувствовал себя вздрюченным и приобрел привычку ходить по комнате кругами, как тигр в клетке.
Зоопарка в Шайло, кстати, не было.
Время текло; Джек не следил за ним. Не наблюдая смен дня и ночи, он не считал дней, часов здесь не было, а определить, через равные ли промежутки Томасина приходит с пылесосом и стопкой чистого постельного белья, он не мог.
Меняя простыни, Томасина недовольно поджимала губы, не видя на них признаков секса. Еще недовольнее она становилась, если на простынях обнаруживались красные пятна — месячные у Люсинды приходили регулярно, и в эти дни Джек спал в кресле — ему было противно к ней прикасаться.
Джек вообще старался спать, когда Люсинда бодрствовала: от нее постоянных домогательств он уставал, а она почему-то начинала их только в постели. Как-то раз она предложила:
— Давай ты сам, а я потом соберу сперму и засуну в себя. У меня будет ребеночек и меня выпустят.
Джек не ответил. «Сам» он тоже не хотел. Хотя, конечно, для Люсинды это был бы выход. Впрочем, он попытался пару раз, но ее жадное внимание чувствовалось даже в ванной, сбивало настрой, и после унылой дрочки всухую он бросил пытаться.
«Эльфы в неволе не размножаются», — вертелось в голове, хотя себя Джек меньше всего считал эльфом.
Люсинда была все время голодна; у Джека аппетита не было. Сначала он уступал ей свой десерт, потом суп и десерт, потом — суп, десерт и половину фруктов.
Иногда Люсинда начинала ныть, что ей надоело одеваться в одни и те же платья, что ей нужна косметика и духи, что она хочет сделать маникюр. Джек пододвигал к ней кусачки для ногтей — единственную доступную им маникюрную принадлежность. Люсинда возмущенно швыряла в него кусачками, а потом ползала по полу, отыскивая их.
У Джека постоянно мерзли ступни: у него не было обуви, а на полу не было ковра. Иногда ему казалось, что он чувствует сквозняк, но откуда взяться сквозняку в наглухо закрытой комнате? Вентиляция обеспечивала приток свежего воздуха, и все же запахи еды застаивались здесь, и иногда от висящего в воздухе душка какого-нибудь супа с бараниной или жареной рыбы Джека начинало тошнить. Он шел в ванную, пил воду из-под крана, обтирал лицо ладонью и споласкивал оставшиеся с последнего раза грязные тарелки. Пластиковые. Убогие пластиковые тарелки, тоскливо-белые, как стены и простыни.
В какой-то момент мысли о реванше и мести сменились размышлениями. Джек раз за разом прокручивал в голове все свои действия, пытаясь понять, где и когда совершил ошибку.
По всему получалось, что ошибкой было верить дяде. Тот развел его, как ребенка. Сначала Джек отмахивался от этой мысли, но она возвращалась и возвращалась, как бумеранг.
Кроссу была нужна марионетка на троне. А у Джека хватало амбиций и слабостей, чтобы стать такой марионеткой. И не хватило ума и опыта, чтобы не повестись на манипуляцию.
От этих мыслей внутри душным клубком крутилось отвращение к себе, и Джек часами ходил по комнате, чтобы измотать себя хотя бы физически. Люсинда молилась, а потом начинала мастурбировать. То ли совсем перестала стесняться Джека, то ли пыталась его соблазнить. Тогда Джек уходил в ванную и долго стоял под душем или сидел на унитазе, то и дело спуская воду, чтобы не слышать ее стонов.
Иногда Люсинда пыталась что-нибудь выпросить у Томасины: тушь для ресниц, платье поярче, туфли на каблуках, каких-нибудь журналов. Томасина молчала и просьб не удовлетворяла. Джек подозревал, что безопасных, с какой стороны ни посмотри, модных журналов Люсинда не получает просто потому, что на них есть даты.
Однажды, наворачивая по комнате круги, Джек заметил движение в большом ростовом зеркале на стене. Зачем тут было зеркало, он не понимал. Конечно, визуально оно делало комнату больше, но Джек подозревал, что зеркало просто прикрывает замурованный оконный проем.
Никакого движения в зеркале, кроме мечущегося по комнате Джека, быть не могло, но он подошел поближе.
В отражении был вроде бы он, и в то же время не он. Те же очертания лица, яркие губы, разлет бровей, характерные линии скул и челюсти, но прижатая к стеклу ладонь — в крови. Однако Джек не касался зеркала. Тот же разрез глаз, но они ярче, чем у Джека — темно-голубые, как летнее небо. Джек чисто выбрился совсем недавно, а у отражения была щетина. Джек пощупал подбородок — гладкая кожа.