Фрау Эльза обняла внука, поцеловала его, стесняющегося бабушкиных ласк, и вдруг на какой-то миг ей почудилось, что она видит его в последний раз. Она крепко прижимала его к себе, а ей казалось, что объятия её пусты, будто она обнимает воздух и там никого нет… Да нет же, вот он, живой и здоровый, её маленький улыбающийся крепыш Август. Она тут же прогнала от себя это наваждение.
Лаура с сыном вошли в вагон. Поезд тронулся, и перрон с провожающими стал отставать, уходить назад, вскоре вообще исчез. Поезд пошёл на восток.
А провожающие ещё долго стояли на перроне, глядя вслед удаляющемуся пассажирскому составу…
Август быстро освоился на новом месте. Ему всё было интересно. Любознательному мальчишке всё хотелось самому рассмотреть, попробовать, потрогать. Правда, ему не разрешалось выходить за пределы госпитального городка во избежание каких-либо неприятностей и неожиданностей. Поэтому он всегда находился на территории госпиталя. Пока родители были в операционной, он ходил то на больничную кухню, где ему всегда перепадало что-нибудь вкусненькое, то бродил по аллеям, глядя, как раненые после операций и лечения заново учатся ходить, то следил за жизнью насекомых. Он нашёл муравейники и смотрел, как муравьишки собирают себе пропитание на зиму. Они тащили домой разные крошки и травинки. Август приносил с кухни кусочки хлеба или сахара и подкладывал им. Сбегалось множество муравьёв, они выползали из муравейника, облепляли неожиданно свалившийся на них подарок, и вскоре от него не оставалось ничего – всё было перенесено в подземные закрома. Ещё Август проводил такие эксперименты: брал муравья из одного муравейника и запускал его в другой. К нему сразу же сбегались «местные», а он со всех ног бросался наутёк. Август травинкой возвращал его, не давая сбежать. Но хозяева не соглашались с таким вторжением, нападали на пришельца, а он вновь спасался бегством…
Очень нравились Августу стрекозы. Их было много, они летали везде, часто садились на садовые цветы на клумбах и цветниках и на бельевые верёвки. Они сидели, гордо расправив крылышки в разные стороны, но едва он приближался к ним, они, словно прислушиваясь, опускали их ниже и ниже и, как только он протягивал руку, они неожиданно взлетали. А если удавалось поймать стрекозу, Август, держа её за крылья, давал ей палец другой руки. Та вцеплялась в него всеми своими лапками и пыталась его при этом укусить. Были видны её маленькие челюсти, которыми она хватала его за палец. Август смеялся от щекотки и выпускал пленницу. Стрекоза, распрямив крылья, улетала высоко в небо. Обычно стрекозы были жёлтенькими, но изредка попадались и красные, они назывались пожарниками. Августу лишь раз удалось поймать «пожарника». А ещё он видел больших, почти гигантских стрекоз, они появлялись только вечером, и поймать их было невозможно. Были и мелкие, вовсе не стрекозы, но похожие на них, очень тоненькие, миниатюрные, их называли иголочками. Крылышки у них были совсем узенькие, ему страшно было покалечить это существо, поэтому Август не ловил «иголочек», а только смотрел на них.
А ещё кузнечики, божьи коровки…
Так летели дни. Изредка, когда у родителей выпадало свободное время, они ездили к морю. Тёплое летнее море – вовсе не то, холодное, на берегу которого вырос Август. Здесь можно было бултыхаться в воде хоть целый день – и не замёрзнуть. Он плавал, нырял, плескался, солёная морская вода попадала в рот, нос, уши – но Август был счастлив. Море, солнце, песок, рядом мама и папа – что ещё надо ребёнку? Бронзовый морской загар ровным слоем лёг на его тело. А морская вода была так чиста и прозрачна, что Август, заходя в море, видел дно и свои ноги, идущие по нему…
Но эти праздники – поездки на море – были не так часты. Обычными были будни. Операции, стоны раненых, кровавые бинты… Особенно страшно было, когда приходил санитарный эшелон и привозил новых раненых. Август убегал, прятался и только изредка выглядывал в больничный двор, где принимали раненых. Он не хотел видеть мучений, не понимал, за что страдают эти люди, почему взрослые мужчины кричат от боли. Зачем всё это? Неужели нельзя жить без этого?…
С приходом санитарных эшелонов с фронта военные хирурги сутками не выходили из операционной. Лаура Линде была особенным хирургом. Годы занятий ненавистной скрипкой не прошли даром: у неё развилась необыкновенная чувствительность кончиков пальцев, что давало ей возможность выполнять на операционном столе самую ювелирно тонкую работу. Ей поручали самых тяжёлых и почти безнадёжных больных. Своими тонкими, чувствительными пальчиками она могла проникнуть туда, куда её коллеги-мужчины не смогли бы добраться. И зашивала раны искусно, оставляя минимальные рубцы.