— Познакомились мы случайно, — продолжал он, когда чашки стояли на свободном уголке его письменного стола. — Кто-то прислал ее ко мне, мол, я разбираюсь в марках. А она унаследовала от своего дяди, венского чиновника, кое-какое имущество и среди вещей альбом с марками. Меня просили оценить, за сколько она может его продать. Это была приличная коллекция, ведь покойник был крупным почтовым чиновником. И были в ней всякие сюрпризы. А самый большой — как вы думаете? Отгадайте! Нет, вы не отгадаете. Чистый, нештемпелеванный кварт-блок розовых Меркуриев. Да.
Разумеется, вы сначала должны знать, что такое Меркурии, кварт-блоки и, наконец, кварт-блок розовых Меркуриев, к тому же неиспользованных. Станьте же на колени и поклонитесь им — они этого заслуживают! Так знайте: Меркуриями назывались газетные марки, их наклеивали вместе с адресом, прямо на газеты или на газетные тюки. Я не хочу обижать газеты, но кто сохраняет их после прочтения? Так что наклеенные марки выбрасывались вместе с ними. Поэтому вы теперь и за десятку не сыщете, скажем, даже синюю с Меркурием, которая стоила чуть больше половины крейцера.
Розовую, стоившую 30 крейцеров, которую клеили, как известно, только на обертку больших газетных тюков, вы не найдете даже за две тысячи крон. А теперь представьте, что на меня с оставшегося в наследство альбома глядят эти четыре розовые, с головой Меркурия, прелестный полный квадратик, две и две, отчего их цена удесятеряется, и вдобавок, заметьте себе, неиспользованные, а это означает, что ценность их настолько повышается, что они были бы приличным приданым для невесты! Богатой невесты. Не забудьте, что тогда, в начале века, тысяча равнялась сегодняшним десяти тысячам! Вот почему я это говорю. Послушайте, вот что невозможно понять: каким чудом они сохранились?! И даже всей четверкой. Из этого чуда надо вычесть то, что умерший дядюшка был советником министерства почт и телеграфов. Так или иначе, их вообще могли приобретать только газетные экспедиции для своих крупных посылок. Как же это случилось, что дядюшка поместил именно четыре в свою коллекцию, ведь другие марки он помещал в альбоме только по одной? Ведь тогда люди знали о кварт-блоках так же мало, как, скажем, о самолетах. Их еще надо было изобрести. Разве не изумительно, что какой-то таинственный голос нашептал ему, чтобы он сохранил их для вечности.
Но буду продолжать. Что сделал бы другой на моем месте? Сказал бы безразличным тоном: «Барышня, вы унаследовали от дяди неплохую коллекцию. Пожалуй, я избавлю вас от хлопот и куплю ее у вас. Не возражаете против такой кругленькой суммы, как пятьсот крон? Это — порядочно денег, не так ли?». Возможно, она запросила бы и шестьсот.
Однако я был честен.
И еще — она понравилась мне. На мой взгляд, она была красавица. Тип королевы Капиолани, изображенной на гавайской марке 1882 г. Брюнетка с густыми, зачесанными наверх волосами, пухлые губки и красивый округлый подбородок. Я всегда любил рассматривать эту гавайскую марку. Тонкая работа для того времени. Что же, возможно, из-за этого сходства я и сказал ей — звали ее Йоганка, ей было двадцать семь лет и, право, было странно, что она уже давно не вышла замуж, — каким кладом в виде дядиного наследства она обладает. Будь у меня такой клад, добавил я еще, я не расстался бы с ним. По-видимому, я сказал это каким-то особым голосом, потому что она посмотрела на меня так, словно эти слова относились лично к ней, и покраснела. «Нет, я бы его также не продала, этот кварт-блок», — откликнулась она. Она проговорила твердо «этот кварт-блок», хотя наверняка услышала эти слова минуту тому назад первый раз в жизни. Но она сказала именно так, и этим подкупила меня.
Потом она приходила ко мне еще два раза за советом о других вещах из наследства, пока не пригласила меня однажды на вечерний кофе к тете, у которой она жила. Мы пили кофе с молоком и кексом. Потом я стал навещать Йоганку каждое воскресенье в послеобеденное время, и мы всегда пили кофе с молоком и ели кекс. У тети были ревматические ноги, и она не покидала кухню. Вот так мы и сидели всегда одни. После кофе Йоган-ка открывала бельевой шкаф, приносила дядин альбом и слушала мои рассказы о марках, как маленький ребенок слушает сказки. В конце мы всегда открывали страницу с кварт-блоком розовых Меркуриев и любовались им. Он сиял новизной, как будто его никогда не касалась человеческая рука и он был помещен на эту страницу каким-то духом. Недалеко от этой четверки были и другие ее сестры, редкие головы Меркуриев синего и желтого цветов, но кварт-блок сиял меж ними, как сияет роза, как сияет солнце.
Кто знает, может быть, в этом был виноват солнечный закат, но как-то так получилось, что когда, наверное уже в десятый раз, мы склонились над марками, голова Йоганки очутилась на моем плече, а я слегка склонил голову к ее черным кудрям, и мы впервые поцеловались.
Пожилой господин помолчал, а я в тишине вспоминал, не помню какую по счету, песню Данте, где рассказывается о возлюбленных, губы которых, как сводня, соединила страница книги, над которой склонились их головы. И тогда настиг их супруг… Я сказал об этом Кралу.
— Нет, тетя никогда не выходила из кухни. Так я стал женихом. И тогда я уже не мог наслаждаться каждое воскресенье дядиным кварт-блоком, я уже должен был ходить с Йоганкой в Замковый сад, в Фесловку и в Заповедник, повсюду, откуда путь вечером домой длился долго и был уединенным. А потом начались серьезные заботы по поводу квартиры и обстановки. У Йоганки было на книжке две тысячи, у меня также накопилось несколько сотен, все могло пойти своим чередом. Если бы она не вбила себе в голову, что одна из двух комнат, которые мы хотели снять, должна предназначаться для исключительных гостей, в ней должна находиться резная мебель, с креслами и диваном, обитыми красным плюшем, как полагается для салона. Это не выходило у нее из головы, она постоянно бредила этим, и я был рад, когда она сообщила мне однажды, что купила уже мебель, значит, мы могли начать разговаривать о чем-то другом. Кажется, о кухне и фарфоре.
У нас уже состоялась помолвка, когда в какое-то из воскресений начался дождь и, к моей радости, мы остались дома за кофе. Ведь я уже соскучился по кварт-блоку и поспешил взять альбом в бельевом шкафу. Открываю его — но кварт-блока там не оказалось. На его месте осталась только полоска из двух розовых марок, и было видно, как их снизу, близко и случайно отстригли от их соседок.
— Знаешь, Игнац, — сообщила она мне, — мебель для салона стоила восемнадцать сотен. И когда я от тебя узнала, как дороги эти марки, я отстригла две, только две, и отнесла их господину Шкоде в Старом пассаже. Он торговался, но я все же из него выкачала эти восемнадцать сотенок. А остальные две марки, дружок, я сохранила для тебя, как свадебный подарок. Они твои.
Я печально посмотрел на оставшуюся пару. Трудно было спорить, Йоганка продала вторую пару за очень приличную цену. А эта, оставшаяся, хотя у нее и был немного узкий нижний край была все же неплохим свадебным подарком. И все же я не радовался ему. Бесконечная жалость охватила меня. Какая гармония уничтожена, — подумал я, — какой чудесный квадрат превращен в нескладный прямоугольник. В мире словно исчезла одна из его неповторимых красот, ведь этот кварт-блок был единственным и последним на целом свете. Меня ужаснула мысль, что нежные женские руки были в состоянии так запросто чикнуть ножницами и бездумно изменить картину мира, отняв у него навсегда нечто большое. Я испугался. Ведь это были как раз спокойные руки Йоганки.
Да, сударь, у меня появилось такое ощущение, будто она глубоко врезалась ножницами в мое сердце и располосовала его на две половины. Но это личное чувство пришло лишь после первого ужаса, когда мне показалось, что рушится часть света. И сразу мелькнула у меня новая мысль: как же тогда она станет обращаться со мной, если она была столь бесцеремонна с нежным квадратиком? И есть ли у нее чувство к чему-либо, требующему уважения и деликатности, если она могла уничтожить ради вульгарной красной плюшевой мебели такую лучезарную безмолвную драгоценность? Я подумал даже, что в глубине души она ненавидит марки, если способна идти на них с ножницами, и что весь ее интерес и терпеливое внимание к моим рассказам о них были притворством, просто ей надо было любым путем завлечь меня. Еще хорошо, что она вовремя открылась мне в истинном свете, иначе хлебнули бы мы горя, я и они…