— Па-а-ап, куда мы идём? — внезапно (и для отца, и для себя) спросил Влад и следом поругался в голове: «Не сдержался, не смог… Помолчать нельзя было, что ли?..»
— Так, — Коля наконец отвлёкся от пути, перестал смотреть прямо перед собой и задумчиво глянул на сына, — мы идём к моему другу, он недалеко отсюда живёт.
— К какому другу? Я его знаю? — вопрос как бы выпал из детский губ, а Влад снова ругнулся: «Да что ж!..»
— Ильей зовут, — отец снова увлёкся поиском маршрута. Только потом он подумал и добавил: — Ах, имя же мало тебе даст… Ну, припоминай: он среднего роста, можно сказать, пухлый, волосы у него рыжие, лицо неприметное, всё в веснушках, и рябой он, если правильно помню… — Коля закончил и вернулся к своему делу, продолжил мысленно прокладывать маршрут и искать нужный светофор.
Влад ничего не спросил, хотя совсем не понял, о ком идёт речь. В детскую голову залезло чересчур много лиц.
— Тупым каким-то я стал, извини, — Коля поправил воротник рубашки, почесал затылок и продолжил: — Познакомились мы в первом моём университете, педагогическом. Оба мечтали стать учителями иностранного языка. Парнем он был славным. И худым, совсем не то, что сейчас. Да что тут… Я тоже очень поменялся, пить начал, никак не перееду на съемную квартиру… Ну, ладно, — он потёр глаза и высоко поднял их, чтобы слеза не покатилась по щеке. — Много я с Ильей обсудил: любовь, ненависть, жизнь и смерть. Долго мы были близки, на лекции ходили по очереди и потом пересказывали друг другу материал, чтобы время экономить. Помогал он мне с деньгами, когда надо было. Даже на твоём крещении постоял, — он вновь потёр глаза и взялся за нос. — Фото бы найти…
— Да! Я понял, к кому мы идём!
— Это хорошо, это отлично. Что там, мы даже были у него разок, ты только вряд ли это вспомнишь.
— Но я давно, очень давно не видел его, — наивно продолжал Влад.
— Мы поссорились по глупости. То ли из-за политики, то ли из-за Кати этой…
— Из-за моей мамы?.. — в детской голове мелькнул дядя Сёма, и Влад вспомнил, чтó тот сказал ему у двери.
— Да… Далеко не один Семён назвал её так, — Коля усмехнулся, но не было в усмешке радости, только боль.
— Я, кстати, очень хотел узнать, — Влад убрал руку в карман и сложил взгляд на бок, как бы догадываясь: то незнакомое слово значит что-то нехорошее, неприличное, то, о чем нельзя знать детям.
— Ну, — отец молчал, подбирая приемлемое выражение, — так называют неверных, грязных женщин…
— Разве мама была грязной? — ребёнок искренне удивился, ведь в его памяти мама осталась почти святым созданием, которое сияло и от которого не могло невкусно пахнуть.
— Ха-ха, нет, глупыш. Быть грязной или грязным — значит, встречаться с большим количеством людей одновременно, не любя никого и ни к кому не привязываясь, — Коля ещё немного подумал и добавил: — Так в обществе судят…
— Грязные бросают своих детей? — Влад замер. Он не хотел спрашивать ничего подобного, этот вопрос как бы сам собой появился в голове и выпал наружу.
— Я и сам не знаю, — Коля вздохнул и нагнулся к сыну. — Эй, не слушай никого, особенно когда говорят гадости. Главное, что я рядом и всегда защищу, — он поцеловал ребёнка в открытый белый лоб.
Наконец они пришли.
Коля совсем не хотел идти к тому, с кем сильно поругался полгода назад, даже предчувствовал, что авантюра не сработает, но вместе с тем сознавал, что делать больше нечего: собственное жилье есть только у Ильи, у матери и у Кати… Чтобы зря не волноваться и не забыть, что другого выхода нет, он сильно взял Влада за руку — они защищали друг друга, несмотря на возраст.
Коля постучал в новенькую дверь. Металлический отзвук прозвучал на весь этаж. В квартире мгновенно раздались шаги. Момент, и — резко повернулся замок, вниз пошла дверная ручка. Из щели вылезли нос-картошка, пухлый губы, в масле и сливках, и толстые щёки, сверкавшие так, будто сделаны из античного мрамора.
— Тебе чего? — отрывисто прозвучал голос Ильи.
— Нужно переночевать.
— Ну, — что-то противное было в его тоне, — пожалуй, нет.
Дверь хотели было закрыть, но Коля схватился за ручку. Говорил он теперь увереннее, не как беженец, а как друг, которому нужна помощь.
— Отпусти, а то закричу, — такое обычно звучит со сцены провинциальных театров, но Илья был серьезен, не хотел шутить, и такая интонация была естественной.