— Смотря какие задания будут… Мне надо Сан Санычу позвонить… — Это водителя так зовут.
Я милостиво разрешил. Потом его дожидался возле школы три часа! Всё ради любимого лицея!
Когда он вышел, то искренне удивился, что я всё ещё здесь.
— Ну, как оно?
— Ерундовские задания… Повезёшь меня домой?
— А есть другие варианты?
— Может, на какую-нить ещё олимпиаду? По алгебре, например?
— Поехали ко мне! — предложил я, пресекая его ёрничание.
— Зачем?
— Пообщаемся…
— К тебе только в бессознательном состоянии! И потом, мы и так общаемся! Вези меня ко мне домой!
Поехали. Я остановился не рядом у его дома, а чуть раньше, чтобы Сан Саныч не выбежал.
— И чё, бензин закончился? Тут тридцать метров оста…
Не договорил шутник, я схватил его за куртку и дёрнул на себя. Впился в губы, правой рукой крепко держу за волосы на затылке. На поцелуй это не похоже, конечно, было — во мне какое-то недержание пробудилось. Я его губы буквально терзал, жевал, пару раз о зубы стукнулся зубами. Он застонал мне в рот, упёрся обеими руками мне в грудь, отталкивает. Не отпускаю, стучу языком в его зубы, как в ворота. Впитываю его глубже и глубже. Это только моё!
Вечно это всё равно не могло продолжаться, дышать же надо! Я оторвался от него, дышим тяжело… Он потянулся к рюкзаку на заднем сидении, попытался выйти из машины.
— Убери блокировку! — сквозь зубы рычит Ян.
— Ян, я думаю о тебе… постоянно.
— Так и должно быть! Это симптомы страшной болезни, я же заразный. А ты врач будущий, так что отъебись от меня — и зараза отстанет, и будет всё правильно: девчонки, спорт, медаль… что там у тебя ещё в списке?
— Ян, прекрати…
— Это ты прекрати! Ты сам просил тебя останавливать, открой двери!
— Ян, прости, я тогда хрень какую-то наговорил…
— Засунь своё «прости» знаешь куда! Выпусти меня!
Я открыл, он выскочил и побежал в коттедж.
— Я тебя люблю, Ян, — сказал я убегающей фигурке. Я понял, что всё испортил окончательно.
23 ноября
Имел беседу со Светулей. Сегодня все дома, ведь воскресенье. Спросил, как узнать день рождения Яна.
— В католическое рождество — 25 декабря. Что ты хочешь подарить ему?
— А вы бы что подарили?
— Даже не знаю; нужно, чтобы подарок о тебе что-то говорил. Короче, чтобы мессидж был, он это оценит.
— Вы его так хорошо знаете?
— Ты же уже понял, что я его лечила.
— Потому что он резал вены?
— Это он тебе рассказал?
— Видел шрамы, догадаться нетрудно! И как эта болезнь у вас, у психиатров, называется? Шизофрения? Психопатия?
— Что ты! Такие страшные диагнозы детям не ставят. А в случае Яна вообще всё ясно — аффективные действия на фоне депрессии.
— В Швейцарии он от этого лечился?
— Ух ты, он тебе и это рассказал! Прорыв просто… Лечился от всего сразу, от депрессии в том числе. Как он вообще тебе? Легко с ним общаться? Друзья, кроме тебя, у него в школе появились?
— Нет, в школе он только со мной разговаривает, ну с мелкими иногда, с Машкой, например. А со мной… Я его, кажется, достал своим общением. Он меня ненавидит, — добавил я совсем тихо.
— Что ты! Ты не видел, как он ненавидит. После всего, что с ним сделали… С ним было даже страшно говорить и в одной комнате находиться. А с тобой, Машка сказала, он даже хохотал, обнимал тебя. И смотрит на тебя он по-особому. Я же вижу! Ты ему нужен.
— Я его обидел, тёть Свет…
— И как он реагировал?
— Сказал, чтобы больше не подходил, вернее, наорал…
— Гнев? Это всё же лучше, чем закрытость… пока ничего страшного не произошло. Помиритесь!
— Тётя Света, а что с Яном преступники делали?
— Они его родителей убили у него на глазах.
— Но это ведь не всё?
— Ножевые ранения в брюшную полость…
— И это не всё?
— Миша, я не могу тебе всего рассказывать, ты же знаешь. Да и не нужно тебе в этом копаться!
Светуля ничего не сказала, но я всё равно знаю, что с ним сделали на глазах у родителей, пусть я не знаю подробностей. Но солидарное молчание и недоговаривание взрослых, плюс попытка суицида тринадцатилетнего мальчика, плюс интуиция — его точно насиловали.
24 ноября–24 декабря
Этот месяц — вывих мозга. Как и в сентябре, я стал подкарауливать Яна, догонять его и, блин, иногда бить…
Сначала он попытался от меня отсесть за другую парту. Я при всём классе орал и матерился, но когда он, отодвигая меня, выдирая из моих рук рюкзак, всё же нацелился на пустое место рядом с толстухой Барановой на среднем ряду, я ударом в челюсть посадил его обратно, на своё место! Это раз.
Потом он отказался идти в кино со всем классом. Ясен перец, что я тупо сцапал его за запястье и поволок с нами. Посадил рядом, три раза он пытался встать и уйти, пока я не саданул его локтем под дых. Он сначала минут пятнадцать ловил воздух и кашлял, потом притих. Это два.
Следующий эпизод: он перестал брать трубку, когда я звоню. Я поймал его в коридоре и на глазах у всех, облапав его, вытащил его телефон и заметнул в соседнюю стенку. Это три. Теперь он вообще поменял и телефон, и номер.
Переодеваемся в бассейн. Я уже в плавках и понимаю, что розового нет — сбежал!!! Я прямо в плавках и босиком почесал в гардероб. Дюха не смог меня остановить. У своего шкафчика золотиночка моя в «ушах» грациозно напяливала гриндерсы. Я не удержался и стукнул (не сильно), потащил в бассейн, в основном за волосы. Шедшая по коридору Нина Петровна издала такой звук, увидев нас, что я было подумал, что нужно «скорую» вызывать. В раздевалке стал его сам раздевать, это конечно, совсем не эротично получалось! Пока он не заорал: «Всёо-о-о, я сам!» Это четыре.
Потом Леха мне сказал, что Яночка написал заявление о переводе в 11 «б», типа он гуманитарий, физика и математика ему не по зубам. Вот и получил по зубам за школой. Потом я его схватил за шкварник и пинками погнал к Пал Палычу. Заявление забрал, осознал, исправлюсь. Это пять!
Но это не всё!
На больших переменах он стал спуливать из школы в печально знакомый двор курить. Обнаружил я это почти сразу — сидим-то рядом, табачиной пахнет, не скроешь. На следующий день выследил его. С сигаретами он расстался тут же (причём сам выбросил, честно!), а потом был позорно принесён задницей кверху над моим плечом обратно в лицей. После повторения этого урока на третий день сигаретная затея выдохлась, и он таки пошёл в столовую.
Ещё он в контрошке по алгебре вместо решения меня нарисовал с рогами и копытами, почему-то с голым задом, с топором и хлыстом. Оскорбил, можно сказать, девственные чувства Нины Петровны. Пришлось насильственно оставлять его после уроков и караулить, чтобы он решал, а не хуйню всякую рисовал, даже если натурщику это льстит. Перевёл бумаги кучу (получил ещё несколько собственных портретов), просидели до 18.00, но я победил!
Когда он сто шестьдесят первый раз мне сказал «отъебись», я заявил, что каждый раз за это слово в мой адрес буду бить. Сначала он не поверил…
Казалось, что, уходя из школы, он только и делает, что придумывает, как бы ещё меня разозлить. Может быть даже, это даёт ему интерес к жизни?