— Ну, в «б»-классе целых три, только они не про тебя.
— А про кого?
— А про историю, литературу и биологию!
— В смысле?
— В смысле заучки! Чё ты тупишь-то! — Розанова раздражённо отвернулась.
«Может, это какая-нибудь Аня из больницы? У него там много знакомых, — лихорадочно соображал я. — Но, что значит «тет-а-тет»? Я правильно понимаю это слово?»
В класс вполз убитый физическими задачами розовый изменщик и обречённо плюхнулся на своё место. Начал возмущаться, выражая протест ещё и выразительными жестами:
— Ка-а-а-ак? Как это можно решить, не свихнувшись? Слушай задачу: хоккеист весом 80 кэгэ, стоя на коньках на льду, бросает вперёд гирю массой в 20 кэгэ… Короче, тут ещё всякая чепуха, надо посчитать инерционный путь. Этот хоккеист — идиот? На фига он гирю бросает? Кто припёр гирю на корт? Сам? Или ему фигуристки помогали? Лёд портит! 20 кэгэ! Хоккеист что — Жаботинский? Маразм! Кто это только придумывает такие жизненные задачи!
Вообще-то действительно смешно, но не смешно.
— Ян, ты куда сегодня после школы? — осторожно спросил я.
— Домой!
— А потом?
— Не понял, ты математические издевательства хочешь сегодня мне навязать, что ли?
— Нет, у меня секция сегодня.
— Так, с какой целью тогда интересуетесь?
— Э-э-э… просто так.
Пожал плечами:
— С задачей-то что? Про вандала-хоккеиста?
— Да решу, там легко…
Чёрт, как бы выяснить? Чёрт, я ревную, что ли? Нет, эта неопределённость и неизвестность меня доканывает! И ведь не спросишь ни у кого! Ёрзаю и мучаюсь весь урок. Может, тупо у него спросить?
На следующей перемене он угоняет в туалет. Я вновь беру его телефон. Ищу контакты. Опа, «аня тет-а-тет»! Это что фамилия такая? С его трубы звонить не буду, спалюсь. Переписываю номер. Через урок позвоню. Но настроение как-то поднялось, уже понимаю, что нет криминала в этой Ане Тет-а-тетовне!
Набираю номер:
— Алло, говорите!
— Э-э-э, а куда я попал?
— Салон «Тет-а-тет». Чего вы хотели?
— А это Аня говорит?
— Нет, Аня к 12 подойдёт. Что ей передать?
— Привет передайте… — нажимаю «отбой».
Йо-хо! Всего лишь салон, ну я и баран! С пустого места завёлся! Озабоченный и очень подозрительный кролик следит за розовым тощим поросёнком! Однако… что он в салоне забыл? И что это за салон? Может, это салон тайского массажа?
Иду в класс, и как бы вдруг вспомнив что-то, у Дашки спрашиваю:
— Розанова, а где такой салон «Тет-а-тет» находится?
— Так на площади у музея, там рядом ещё центральный сбербанк.
— А это хороший салон?
— Самый пафосный. Боишься, что тебя криво подстригут? Не боись! Нормальное заведение!
Ай-да Розанова — находка для шпиона! Ай-да я — резидент в стане врага! Значит, Яночка подстричься решил! Или не стричься?
После школы я припустил в поисках «Тет-а-тета». Нашёл быстро. Спрятался за угол дома, жду, Штирлиц, блядь!
Действительно, вскоре приезжает знакомая «бэха», оттуда выруливает Яночка, делает Сан Санычу ручкой и устремляется в салон. Я за ним. Придерживаю за собой входную дверь, передо мной — ещё одна. Я приоткрываю маленькую щёлочку и припадаю ухом, рискуя оказаться в идиотском положении. Слышу:
— Ян! Здравствуй! Давно ты к нам не приходил! Посмотри, какие корни у тебя уже повылазили! — Какие корни? Он что, дерево? — Запустил ты себя! — Вот я бы сейчас запустил там в кого-то! — Что будем делать, подравняем и цвет тот же оставим? Так?
— Так, — отвечает Ян.
— Нет, не так! — это уже я резко захожу в парикмахерскую и хватаю розового за руку. Тот не ожидал, конечно, рот раскрыл.
— Миша? Ты чё тут…
— За тобой, мы уходим, до свидания, тётеньки! — и выволакиваю на улицу, Ян сопротивляется слабо, так как пребывает в некотором шоке. Я тащу его к машине за руку, открываю дверцу, подталкиваю.
— Я не понял, Миш, ты как тут оказался?
Пора раскрываться:
— Случайно узнал, что ты собираешься в салон. Учти, я не дам тебе красить волосы!
— И как ты это устроишь? — вдруг зло сказал он. — Ходить за мной будешь? Так я дома могу покраситься, вызвать мастера!
— Но пасаран!
— Что ты там возомнил о себе?
— Ян, я ещё не знаю как, но краситься тебе не позволю!
— И что, мне с этими пегими волосами теперь ходить ради твоих долбаных принципов!
Волосы у него действительно были не такими ярко-малиновыми, как в октябре. Видимо, краска смывается, да и отросли собственные волосы. Цвет был невнятный, блёклый.
— Покрась волосы в натуральный цвет, это же возможно! — я включаю просительную интонацию.
— Я. Ненавижу. Свой. Цвет.
— Почему?
— По кочану! — розовый в ярости.
— Это не ответ!
— Ответ!
— Ян, давай не будем ссориться! Просто не крась волосы в розовый цвет! Я прошу!
— А в какой? В зелёный?
— Ян, ни в какой! — я терпелив из последних сил.
— Ты мне ничего моего не оставил! Я уже не я!
— Это неправда! Наоборот, я хочу, чтобы ты был настоящим!
— Настоящим?
— Да, настоящим, естественным, реальным, всамделишным, как на фотке в твоей комнате, — я уже ору. — Эти розовые волосы тебя уродуют! Ты с ними как кукла Барби китайского производства, как покемон, как… пидорас!
Блядь, что я ору? Затыкаюсь в страхе!
— А я и так пидорас, — медленно говорит Ян. У него текут слёзы.
Я хватаю его за голову, прижимаю к себе, целую лицо, лепечу:
— Прости, прости, прости…. Ян, я… подонок, прости, прости, прости… Ян, ты только сейчас не уходи от меня, Ян прости, прости… Это всё потому, что я люблю тебя! Я знаю, тебе не нравится, когда я говорю, что ты мой, но я пока не могу тебя отпустить. Прости, прости меня… Плевать на волосы, ты только прости меня, пожалуйста, не плачь! Как мне всё исправить?
Держу его голову двумя руками, смотрю в его глаза. Там — горе… И это горе — я! Что же я за сволочь? Ян всхлипывает, молчит, я прижимаю его к себе, к груди, щекой к куртке, зарываюсь в его пегие волосы. Вроде бежать он не намерен! Мы сидим в машине, молчим. Та птичка с базальтовой горой перетёрла ещё целую треть. Мимо машины идут люди, хохочут, идут люди, спорят… А у нас в машине отдельный, суверенный мир, свой космос, своё время. Говорить нет сил, не говорить тоже. Боюсь, что любое моё слово может убить его! Первый сказал Ян:
— Это правда, что любишь?
— Правда.
Он ещё помолчал.
— Эта фотка в моей комнате — моё наказание, крест! Я каждый раз смотрю на неё и даю себе слово — никогда не буду таким! Мне тогда все говорили, что я очень красивый ребёнок, мама мной гордилась… И когда маму с папой связали, меня схватили, разрезали одежду, говорили: «Какой красивый малыш! Какой ласковый! Какой сладкий!» — и когда насиловали, я от боли мало что помнил, только как мама, моя мама кричала сквозь кляп, а они говорили: «Какой красивый, ка…”
Я заорал что есть мочи, зажимая ему рот:
— Не говори ничего, ничего не говори, Яа-а-ан! Не надо ничего вспоминать, у меня разорвётся что-то внутри… Ян, мой хороший, молчи, только молчи, только молчи… Я люблю тебя таким, какой ты есть.
Теперь реву я.
Потом звонит его телефон. Ян с сухими глазами и с каким-то заострённым лицом отвечает:
— Сан Саныч, езжайте домой, меня Миша довезёт.