Прежде чем подыматься домой, она заходит к Лере Сергеевне. Лера Сергеевна живет в нашем подъезде на втором этаже. Мы не отовариваем ее карточек, мама заходит к ней просто так.
— Лера Сергеевна, дорогая, можно к вам? Я на минутку…
— Конечно, можно, — говорит та, не отрываясь от швейной машины. Она всегда строчит на машине. — Садитесь на диван. Сдвиньте, что там лежит, и садитесь…
Она шьет из лоскутков тряпочных кукол. Сначала шьет много-много рук — по две вместе — и кидает в коробку, потом шьет туловища и кидает в другую коробку.
— Представляете, давали сметану, а моя дрянь по дороге добралась и выпила! — рассказывает мама.
Лера Сергеевна смотрит на меня поверх очков.
— Да, сметана ей не повредит, — говорит она. — А с их пайков — невелик убыток.
— Что вы! Я чуть сквозь землю от стыда не провалилась… Нужно еще сказать спасибо, что так обошлось. Ничего не попишешь — если бы не эти очереди, я бы давно сдохла с голоду. Третий месяц — без денег, без карточек…
— Кстати, что у вас нового? — спрашивает Лера Сергеевна. — Есть какие-нибудь сдвиги?
— Ну что вы, какие сдвиги! В районном отказали, в городском отказали… Никто с «Правдой» связываться не хочет. Знаете, что мне этот негодяй в городском суде сказал? «Езжайте, откуда приехали». Куда? Куда, спрашивается? Нигде ни кола, ни двора. Вы даже вообразить себе не можете, как мы жили эти полтора года…
— Почему же… — бормочет Лера Сергеевна. — Могу вообразить…
— Комнатушка вот с этот ваш диван, и ничего, буквально ничего! Павел набил три доски, лишь бы не спать на полу, и все, вся мебель. Ни ложки, ни плошки. Вы же знаете, как мы уходили. Все не верилось, что немцы Москву возьмут, а как шестнадцатого октября радио перестало работать и, главное, хлеб вдруг стали давать, вы помните? Павел пошел в консультацию, молоко ребенку взять, видит, в булочной никого, зашел, спрашивает, можно купить хлеба? А продавщица только рукой махнула: зачем покупать? Берите, сколько надо, все равно немцам достанется… И документы в тот день принялись из учреждений выкидывать. Даже не жгли… Павел вернулся, говорит: надо бежать. А тут еще Марья Семеновна выскочила на балкон, вся в слезах, говорит: «Всю, всю посуду перебила, чтобы этим гадам не досталась!» Я на нее только глянула, чувствую — меня всю колотит, руки-ноги дрожат. Завернули ребенка в одеяло и как стояли, так и ушли. Спасибо, хоть Павел заставил две пары белья на себя надеть, мы ведь думали, пешком придется идти… Я этой сволочи, судье этому, говорю: у меня муж на фронте. Неужели я ему должна написать, что его жену с ребенком выбрасывают на улицу? А он мне говорит: пишите, что хотите, это нас не касается. Такой негодяй!
Тетя Лера останавливает машину, пододвигает к себе коробки и принимается набивать кукол ватой. Вначале она набивает руки, потом продевает их в туловище, набивает туловище, перетягивает верхнюю часть ниткой — получается голова.
— А в районном суде мне так и сказали: «Напрасно вы теряете время, „Правде“ наперекор никто не пойдет». Буквально все смотрят как на сумасшедшую. Так что не знаю… Последняя надежда на Верховный республики…
— Да, — говорит Лера Сергеевна, — закон что дышло, куда поворотил, туда и вышло… На, держи. — Она подает мне куклу.
Я дергаю куклу за руки — одна рука становится длинной-предлинной, а другая совсем коротенькой.
— Надо идти, — говорит мама, но продолжает сидеть. — Если бы можно было лечь и сдохнуть…
— Сдохнуть успеем… — вздыхает Лера Сергеевна.
В Верховном республики нам тоже отказали. Но есть еще один Верховный — самый-самый Верховный.
— Последняя инстанция, — говорит мама. — Я всякую надежду потеряла. Если и там откажут, тогда уж не знаю… Что ж — пускай выкидывают, я никуда не двинусь. Пускай хоть волоком волокут. Лягу под забором и сдохну.
— Нина Владимировна! Вы что, не слышите? Вставайте, воздушная тревога! — кричит тетя Наташа.
— О, господи боже мой… — Мама садится на постели. — В Красноуфимске хоть этого не знали…
Откуда-то издалека подымается свист, с каждым мгновением он делается страшней и пронзительней.
Тетя Наташа с Верочкой на руках выбегает из квартиры, за ней следом уходит Наина Ивановна. Мама одевается, топчется возле кровати, потом, вспомнив о чем-то, отправляется на кухню.
— Мама! Пойдем скорей!
— Подожди, не дури голову… Куда же я ее положила? Что за несчастье… Не хватает только вообще остаться без ничего. Надень пальто.
Свист превращается в невыносимый вой.
— Мама!.. — прошу я.