XI. Паук и муха
Приближалась обеденная пора ясного майского дня, когда Никита, получивший в недавнее время от своих товарищей-холопей прозвище Медведь за некоторую неповоротливость и громадную силу, подходил к воротам двора князя Фомы Фомича Щербинина. Парень был задумчив. Он возвращался от Ивана Безземельного: хотел попросить совета у своего знакомца, но не застал его дома. А дело было такого рода, что добрый совет был необходим.
Когда Никита входил в калитку, он чуть не столкнулся с малорослым стариком.
— Ой, Медведь! Чуть-чуть не задавил меня, хе-хе! — смеясь, сказал старик.
— Прости меня глупого, Елизар Маркыч! Ей-ей, не видал! — быстро сорвав со своей головы шапку, полуиспуганно-полуудивленно воскликнул парень, узнав в старике Князева ключника.
— И-и! Чего там! Знаю, что ненароком, — заговорил ключник, любивший всегда и всем «мягко стлать», хотя при этом очень многим «жестко спать» приходилось. — И-и! Чего там! — повторил он, потом уставился на знакомца Безземельного своими ястребиными глазами и прибавил: — Чай, о тяжелой службе наймитской раздумывал? А? Да, нелегка она! Ой, нелегка! Особливо у нашего князя: крутенек Фома Фомич куда как!
— Нет, не о том раздумывал… Служба что! Служи исправно, и боярин-князь ласков будет… А точно тужу я немало, да об ином. Инда места себе не нахожу!
— Что такое? О чем кручинишься? — затараторил старик. — Ты того, не бойся, скажи мне — я никому в жизнь свою ничего, что тайком поведано, не пересказывал… Видит Бог! Не дам Ему ответа — николи в обносчиках да ябедниках не бывал.
— Да я верю, верю… И ничего такого у меня нет, чтобы таить очень…
— Ну, вот-вот! И ладно! Пойдем присядем в сторонке, ты мне все и перескажешь: я — человек не молоденький, пожил, слава богу, всякое видал — коли что, завсегда совет могу добрый дать… — говорил Елизар Маркович, проходя с Никитою от ворот к более отдаленной части двора…
Его маленькие хитрые глаза так и горели от любопытства: старик любил знать все тайны холопей и умел их чрезвычайно ловко выпытывать. Старые холопы говорили, что ключник имел обыкновение передавать тишком князю все, что узнавал, и результатом этого бывала зачастую господская немилость, обрушавшаяся, как снег, на голову ничего не подозревавшего холопа. Этому, однако, не все верили: больно уж ласков бывал Елизар Маркович!
— Сказ мой недолог, — начал Никита. — Видал, чай, парнишка ко мне намедни приехал?
— Как не видать! Смазливый такой мальчонка, в Москве таких мало увидишь…
— Ну, какое там! — ответил видимо польщенный Никита. — Так себе, ничего парень… Брат он мой младший…
— А! То-то он с тобою лицом схож!.. Погулять в нашем граде стольном хочет?
— Где! До гулянья ли? Просить меня он прислан матушкой — в деревне она живет.
— Просить?
— Да… Прислала она мне памятку маленькую, пономарь настрочил — слезно просит помочь ей. Нужда, говорит, заела, день прошел — Бога благодарим, что с голодухи ноги не протянули. Еще тут подати тоже… Словом, ложись в гроб да помирай! От вестей таких, Елизар Маркыч, инда сердце мое в груди поворачивается!..
— Гмм… Верю, верю! Как не верить? — пробормотал ключник.
Никита понурился и молчал.
— А чем я помочь могу? — вскричал он потом с отчаяньем.
— Гмм…
— Ходил к Безземельному совета просить…
— Ну и что ж он? — быстро спросил старик.
— Дома его не застал.
— Гм… — опять промычал ключник. Потом, взглянув искоса на Никиту, прибавил: — Разве вот что…
— Что? — встрепенулся тот.
— Дело твое, паренек, совсем дрянь ведь?
— Чего хуже!
— Посоветую тебе кое-что, только по нраву ли придется — не знаю.
— Придется! Наверное придется, только б денег добыть.
— Проси Фому Фомича в кабалу тебя взять…
— В кабалу! В рабы, стало быть! — отступая на шаг от Елизара Марковича, вскричал парень.
— Тише, тише! Чего ты испужался? Эка страсть кабала! И получше тебя люди идут в нее! В рабы! В какие рабы! Кто тебя неволит к тому? В кабальные, говорят, в служилые. Выдашь ты на себя запись кабальную, получишь денежки, отошлешь их матери и заживешь себе на службе господской, как теперь живешь… Не в рабы продаешь себя, просто деньги в долг берешь, а за рост по ним служишь… А ты испужался! Эх, глупенек еще! Уж так и быть, больно полюбил я тебя: хочешь, сам с князь-боярином за тебя поговорю? Много он не даст, а все рубля-то три[13] получишь. Может, я упрошу и четвертый добавить… Четыре рубля матке твоей немалым подспорьем будет. И подати уплатит, и все такое…