Опрокинула рюмку в горло и зажмурилась: из-под ресниц покатились жгучие слезы. Нет, не умерла душа, иначе не плакалось бы столь горько, иначе не рвалось бы сердце, истекая тоской по давно умершему отцу, по маленькому Родиону, по Генриху…
…— Хотите отомстить, баронесса? — сказал тогда Дьюла, и его змеиные глаза гипнотизировали Марго, не давая ни вздохнуть, ни ответить. — Отомстить за свою семью и прервать гнилой Эттингенский род? Возьмите эту настойку. Трех капель хватит, чтобы ее высочество никогда не смогло бы зачать наследника.
— Разве это не жестоко? — спросила Марго. — Лишать принцессу радости материнства?
— А разве не жестоко — лишать вас жизни и родового титула? — возразил епископ и вложил в расслабленную руку Марго запечатанный пузырек. — Добейтесь приглашения на бал, баронесса. А затем — свершите возмездие…
— Я не смогу, — простонала она вслух. — Не хочу!
И открыла глаза.
По комнате расходилась туманная зыбь. Тени углубились, затаились в углах. Огонек масляной лампы поблескивал, точно глаз морского удильщика. А портрет напротив пустовал: в раме отображался угол нарисованной гостиной, книги на открытых полках, изящно задернутые портьеры, но барона не было.
Марго озадаченно выпрямилось, но искать пропажу пришлось недолго: фон Штейгер сидел за столом.
Его скрюченные артритом руки лежали поверх бумаг, и перстни, впившиеся в распухшие пальцы, поблескивали разноцветьем камней. Драгоценности украшали и жилет старинного кроя, и запонки на ажурной сорочке. Голову, выглядывающую из кружевного жабо, венчал бархатный берет с пышным петушиным пером. А вот глаза не блестели, напротив — в них чернела непроницаемая мертвая пустота.
— Сможешь, — сказал фон Штейгер, и его искривленные губы едва заметно шевельнулись, словно произносить слова удавалось барону с большим трудом. — Однажды уже решилась на покушение, а потом и на блуд. Ты способна на многие скверные вещи, грязная свинка.
— Вы судите людей по себе, герр Штейгер, — ответила Марго, совершенно не удивляясь появлению столь странного гостя: коньяк притупил ее восприятие, сделал умиротворенной и безразличной. — В то время я была в безвыходном положении, и по вашей милости, хочу заметить.
— Ты и сейчас в глубокой заднице, — криво ухмыльнулся барон, и от ухмылки его нижняя губа треснула и налилась гнилой чернотой. — Его преосвященство ухватил тебя за холку, как сучку.
— Я отстаиваю интересы семьи!
— У тебя нет никакой семьи, кроме меня. Не называть же семьей этого глупого юнца, который вместо того, чтобы зубрить тезисы о царстве флоры, веселится в одном из кабаков на окраине Авьена? Слыхал я о таких местах: там собираются голодранцы и анархисты, и подается препротивное пойло. Впрочем, ничуть не хуже этого.
Он ткнул пальцем в бутыль. Марго откинулась на стуле и прокричала в приоткрытую дверь:
— Фрида, милая! Принеси еще рюмку! Не видишь, у нас гости?
Служанка поспешно внесла искомое и вышла, пятясь и во всю тараща глаза.
— Глупая девчонка! — сказала Марго, разливая коньяк. — Глядит на вас, будто на пустое место!
— Как сильные этого мира смотрят и на тебя, дорогая, — возразил барон и медленно, хрустнув суставами, сомкнул пальцы на рюмке. — А я — лишь твое отражение. Перефразируя одного галларского мошенника и маразматичного философа, скажу: пока ты мыслишь — я существую.
— Так выпьем за это! — сказала Марго и опрокинула рюмку.
По горлу — вновь, — обжигающим пламенем. Дрожащей рукой вытерла рот, и барон вытерся тоже, размазывая по губам и подбородку сочащуюся сукровицу, на белой манжете остались темные пятна, пахнущие землей и гниющей плотью.
— Но я ведь тоже создал тебя, дорогая, — продолжил фон Штейгер прежним пустым и ломким голосом. — Создал из боли и несбывшихся надежд, из обмана и страха. Я научил, как играть на человеческих слабостях, но урок не пошел впрок. Вместо того чтобы прижать этого кобеля епископа, ты, открыв рот, внимаешь его тявканью, и напиваешься в компании мертвеца.
— Иногда общество мертвых приятнее живых. Я устала от людей, герр Штейгер, от их грязных тайн и интриг, поэтому обществу епископа предпочту ваше, пусть даже в таком нелепом наряде.
— Пусть тебя не смущает мой костюм, — с достоинством ответил барон, оглаживая жабо и оставляя на крахмальной белизне кусочки кожи. — Так положено одеваться казначею ложи «Рубедо». Будь ты хоть немного внимательнее, увидела бы на портрете счеты в моих руках. Когда-то они значили очень многое…