Пронзительный, до рези в ушах гудок заставил ее вскрикнуть и сжать ладонями голову.
Сердце заколотилось часто-часто.
«Что-то вот-вот произойдет», — поняла Марго. А потом новая мысль обожгла до дурноты: «Облава!»
Она встрепенулась, бросилась сперва к дверям, потом к окну, потом остановилась посредине купе, тяжело вздымая грудь и прислушиваясь к нервным голосам снаружи.
Сомнений нет.
Шпионы выследили ее. Как бы ни старался Вебер — агенты Эвиденцбюро выследили Марго и теперь разыскивают, как сестру революционера, как опасную преступницу!
За окном промелькнули черные шинели. Марго слышала надсадный хрип лошадей, звяканье сбруи и шпор. Кажется, потянуло порохом. Кто-то глухо проревел:
— …состав остановлен именем его императорского величества!
Попалась! Попалась!
Теперь ее арестуют. Разобьют урну с прахом Родиона, а Марго бросят в темницу. Будут пытать. Сошлют на каторгу!
— Нет! Ни за что! — вскрикнула Марго и вытряхнула из рукава стилет.
Острая сталь царапнула ладонь.
Если сделать все быстро — они не успеют ее получить.
Если перерезать вот эту бьющуюся жилку на шее — она умрет свободной и гордой! Никто больше не посмеет указывать ей! Никто не заберет ее жизнь и свободу!
Марго рванула воротник.
Сердце билось в горле, перед глазами расплывались очертания предметов, и имя Родиона — выведенное красивой славийской вязью имя маленького Родиона! — жгло роговицу, отпечатываясь в памяти как ожог.
— Прости… — задыхаясь, прошептала Марго. — И прощай.
Дверь с грохотом распахнулась.
— Нет! Не смей!
Кто-то, скрывающийся за пеленой слез, заслонил тусклый зимний свет. Кто-то перехватил ее запястье, заставив выронить стилет. И Марго закричала, забилась в чужих руках раненой птицей, пока ее не скрутили так, что стало тяжело дышать, пока не закричали:
— Коньяку! Шнапса! Что есть?! Быстро!
И в ноздри не ударила острая спиртовая вонь. Слизистую обожгло.
Марго закашлялась, глотая слезы, ощущая, как жар разливается внутри, возвращая телу чувствительность, а сознанию — ясность.
— Еще! — требовательно произнесли над ухом, и Марго отхлебнула снова.
Дрожь унялась. Мир обрел четкость — вернулись ламбрекены, и терракотовые диваны, и лампа на столе. А еще прямо перед баронессой на коленях стоял Спаситель.
Она всхлипнула, не веря глазам, и сжала его запястье.
— Ты… Это, правда, ты? О, Господи…
Янтарный взгляд, запрятанный в лиловые тени как в траурную кайму, пульсировал тревогой.
— Всего лишь сосуд Его. Но это я, Маргит.
Она ткнулась лбом в плечо — взмокшее, пропитанное потом и остывшее на морозе, — и заплакала снова. Он осторожно гладил ее по спине, едва касаясь, стараясь не причинить боли, мягко целовал в висок, покалывая многодневной неопрятной щетиной, и шептал:
— Прости меня. Я не должен был тебя отпускать тогда. Не должен был покидать…
— Родион умер, — прошептала Марго то, что копилось, отравляло и терзало сердце. — Ты знал?
— Узнал слишком поздно. Я ничего не смог бы сделать. Прости…
Она, наконец, подняла взгляд и обмерла.
Ух, какое же у Генриха серое и осунувшееся лицо! Словно смерть, которую он так старательно призывал, шла по пятам от самого замка Вайсескройц и стояла теперь за ним. Возле глаз — трещины морщинок, руки по локти в волдырях и кровоподтеках. Сорочка несвежая, а шинели и в помине нет.
Впрочем, лучшим ли образом выглядела сама Марго?
— Я должен был приехать, — продолжал говорить Генрих, ощупывая ее беспокойным взглядом. — Должен был помочь… Но мне доложили слишком поздно. О смерти твоего брата… и об отъезде. Сегодня я увидел тебя из окна экипажа, но не остановился, не подошел… А если бы… если бы я успел… Ты бы осталась, Маргит?
— Я не могла остаться, Генрих, — ответила Марго, смотреть на кронпринца было мучительно больно, но еще больнее казалось отвести взгляд. — Мой брат был замешан в том взрыве на Петерплатце. Меня могли повесить как соучастницу.
— Я никогда бы не допустил!
— И навлек бы на себя народный гнев? Или, того хуже, гнев министров…
Генрих угрюмо промолчал. Под рыжей щетиной ходили желваки, и сердце Марго мучительно защемило — конечно, он все понимал. Он, действующий принц-регент целой империи, не должен рисковать короной ради иноземки, сестры государственного изменника!
— Нужно похоронить его, — продолжила Марго, сглатывая вновь подступающие слезы. — Отвезти прах на родину… и похоронить там, где мы родились и где остались могилы наших родителей. Это мой последний сестринский долг… У каждого из нас есть долг, ведь правда?