«Вот в этом центре мы и держим этот вулкан в узде», – попытка уже знакомого нам сопровождающего в белом халате пошутить растворилась в пространстве огромного зала с таким же высоким потолком. Мощные вычислительные машины в три ряда, огромные экраны во всю стену, несколько сотрудником со спокойным видом то и дело размеренно нажимали какие-то кнопки, делая затем какие записи в бумагах на канцелярских планшетах, словом всё скорее напоминало какой-то центр полётов.
Молодой человек склонился над одним из компьютеров, на бирке (бейджике) попавшим в свет лампы высветилось имя Ярмо Хюттинен. Он, так же размеренно, как и все, посматривая на мониторы, что-то чиркал в бумагах. В один миг его глаза «загорелись», и он начал с интересом и чуть волнительно набирать что-то на клавиатуре, периодически немного озираясь по сторонам, а на экране то и дело открывались и закрывались какие-то программы. Затем он на секунду замер, быстро нажал пару комбинаций, и снова замер секунд на 5 уставившись на экран. Экран выдал программу настройки вентиляционной системы комплекса, на что Ярмо расплылся в улыбке. Опомнившись через секунду, он вышел из программы и спокойно продолжил размеренно наблюдать за показаниями какой-то группы датчиков.
Пожилой, с чуть оплывшей фигурой старик, не шибко выспавшись, так как накануне вечером беспокойные мысли долго не давали покоя его голове, всё же быстро поднялся, аккуратно распахнул шторы, затем, так, чтобы не разбудить ещё спящую жену, открыл окно, за которым всё ещё была непроглядная темень, вдохнул хлынувший свежий воздух и пошёл умыться в ванную. Холодная вода немного помогла убрать ощущение пелены с глаз. Он оперся руками о раковину и вгляделся в зеркало. В полголоса, как бы свидетельствуя о том, что у него на сердце, он проговорил: «Ну что, заместитель комиссара Гавриэль де Косте, ты ведь не раскиснешь? Всё ведь встанет на свои места. А сейчас ты знаешь куда пойти».
«Таки да, как и всякий гений, ты начал что-то сам себе бормотать под нос», – сказала, вставшая в дверном проёме ванной комнаты, жена, чувствуя, что нужно утешить свою половинку, но тактично не показавшая, что конечно всё слышала, а так же прекрасно понимает, в чём дело, хотя он и не говорил ей об итогах вчерашнего дня, желая, по видимому, уберечь её от этих новостей.
«День пятьсот шестой, потихоньку едет крыша» – улыбнувшись, ответил де Косте, внутренне растроганный мыслью о том, что это женщина, которая так многое простила и так часто восхищала его, настолько, почему-то, любит его, что каждый раз, даже когда он сам встаёт очень рано и тихонько, встаёт вслед за ним, не способная даже просто спать без него – «да вот, болтаю тут сам с собой, с интересным человеком».
Они обнялись так, что им стало жарко. За каждый час последних нескольких дней они проживали столько чувств, эмоций и мыслей, что успевали очень соскучится этому ощущению единения друг с другом буквально за полдня.
За тем он оделся: белые брюки и рубашка, тёмные носки и коричневые начищенные ботинки. За тем взял в руки своё полицейское удостоверение и подумал: «Ты же понимаешь, что скоро тебя попросят на покой. Хорошо, если бы Бог сподобил, чтобы меня спровадили с работы на красивой ноте. Дай-то Бог». Взяв в руки белый пиджак, он бодро спустился вниз и направился на кухню. Там, уже одетая в пестрое платье с преобладающим красным цветом, на красных босоножках с невысоким каблуком, жена начинала доставать посуду, пока на плите закипала вода. Они всегда старались держаться достойно друг перед другом, стремились в каждой мелочи радовать друг друга.
«И кто это встал на свет ни заря, чтобы разделить со мной это утро?» – с благодарностью сказал де Косте и, приобняв жену, шепча на ушко, добавил – «Мы ведь, правда, хотим окунуться во всё это?»
«Да» – повернув голову, с улыбкой ответила жена – «Мы правда оба этого желаем. Всё хорошо» – глядя в глаза уверила его, и они оба на секунду замолкли – «Ладно, детишки пусть пока поспят подольше, я им завтрак сделаю, проснуться – скушают»
«А может им будильник завести часов на девять хотя бы? Ты же знаешь, как сын не любит, когда мы слишком балуем наших внуков».
«Да ну перестань. Сын перед нами разыгрывает сценку строгого папаши. Да тебе самому в детстве не делали таких послаблений? А мы сыну? Так что пусть не рассказывает», – с иронией заметила жена.
Пока жена доделывает завтрак внукам, де Косте идёт в гостиную, зажигает лампады, отчего металлические оклады икон заиграли бликами, опускает на полметра поставку для книги, садится на кресло и на минут пять погружается в мысли. Он о многом задумывается в эти пять минут, пытаясь внутренне решить, каким видит этим утром себя, жену и их союз. Впереди предстояла подготовка к самому важному событию за последние две недели. Событию, которого он жаждал уже много десятков часов, которые выдались не простыми.
Звук мягкой поступи жены, и де Косте возвращается из глубин памяти, берёт старую книгу встаёт на колени, жена, закрыв дверь, зажигает свечу на подсвечнике с метр высотой, и, потушив свет, встаёт рядом тоже на колени, поставив подсвечник между ними и подставкой. Он берёт её за руку и удостоверяется в её готовности. Поняв по улыбке, что она готова, открывает книгу, положив её на подставку, и они взывают к Тому, Чьё присутствие постоянно ощущают, пребывая в союзе друг с другом. Неспешно говоря слова многовековых строчек, они от предложения к предложению приносят свои переживания этих слов Единому Утешителю.
(Комментарий к отрывку, написанному курсивом – ниже.)
«… многия ради Твоея благости и долготерпения, не прогневался еси на нас, ленивых и грешных…» – они давно уже не просто признают даже самые обидные, глупые грехи, как лень или эгоизм, например, но знают и живо чувствуют их наличие. Не вольно им на ум приходят мысли о том, как, например, благополучно недавно прошла операция Петра, их зятя, как де Косте удалось избежать отравления, это первое, что невольно пришло им на ум, из того, что случилось за последнюю неделю. Что же они? Не смогли проявить достаточно заботы о младшем сыне и отнестись со снисхождением к его выпаду. За три дня едва заметили, что у Фернандо проблемы, что парень в тоске и всё время грустит, хотя де Косте столько с ним таскался, но он думал только о своих делах, только о том, как ему обидно. Как глупо со стороны уже поживших на свете людей.