— А сегодня, дети, будем читать Максима Горького «Детство».
Сидим не шелохнувшись: какой мир открывается перед нами!
А то учительница приносит на урок цветные картинки. На них жирафы с длинными шеями, и гривастые львы, и зубастые крокодилы, и чудные, как зонты, деревья. Тихим голосом учительница начинает рассказ про далекие жаркие страны. Вечно бы слушал, но звенит звонок. Учительница говорит:
— Дома, дети, нарисуйте жирафу и крокодила.
Я старался вовсю, про улицу забыл. Бабушка даже удивилась:
— Минь, чё с тобой? Иль мать наказала?
— Н-е-е-е…
— Чё на улку не идешь? Колька Глазок сколь раз прибегал.
— Баб, у меня уроки.
— Ну, ну, старайся, — добреет бабушка. — Бог старательных любит.
А то по арифметике задачки решать зададут. Про трубы, по которым вода течет, или про поезда, идущие навстречу друг другу с разными скоростями. Маракуем. Затылки чешем, в потолок задумчиво глядим. Кто-нибудь поднимет руку и спросит:
— Пал Сергеич, а зачем это?
— Что зачем?
— Водопровода-то у нас нет.
Павла Сергеевича веселит этот вопрос. Он подходит, кладет на вихры любознательного ладонь и спрашивает:
— Скажи, Вася, тебе уже тринадцать?
— Не, Пал Сергеич, тринадцать с половиной.
— А как ты думаешь, Вася, когда тебе стукнет двадцать пять, жизнь будет такая же?
— Не знаю, Пал Сергеич.
— Напрасно! Надо мечтать, — учитель отходит от Васи и говорит уже для всего класса. — Через десять-пятнадцать лет, дорогие мои, жизнь изменится неузнаваемо. И что там водопровод, человек научится жить красиво, его пытливая мысль разгадает не одну тайну природы. Что же мы будем делать без знаний? Станем водовозами? Уверяю вас, к тому времени такой профессии не будет.
Мы слушаем, открыв рты.
Идешь из школы и от слов Павла Сергеевича остынуть не можешь.
Мои закадычные друзья — два Кольки, Бессонов и Глазков. И что удивительно: все трое мы Петровичи. С каких пор повелась у нас дружба, сказать трудно. Здесь родились, здесь ходить научились.
Росли, подпирая друг друга, наперегонки: кто кого выше? Колька Бессонов поднимался, как на дрожжах. На глазах вылезал из одежонки: только сошьет ему мать рубашку, глядь-поглядь, а рукава уже локти не закрывают. Колька Глазок рос спокойнее, не так порывисто, но все же подавался заметно. А я застрял на капелюшечном росте. Зарубки на дверной притолоке, которые делал отец, что-то подолгу близко-близко друг от друга удерживались.
Мы любили лес, охоту, рыбную ловлю, покосы, сбор ягод и грибов, разные путешествия по своим краям. Бывало, примчишься из школы, портфель побоку и скорее на улицу. Мать кричит:
— Минь, а уроки?
— В школе сделал!
— Ну, гляди, пострел!
И с друзьями в лес, к Липинихе. Разъезд так называется. А то к семафору, там железная дорога проходит в выемке. Сядем на горку и смотрим на проходящие поезда. Чего только не везут в вагонах и на открытых платформах — и дрова, и уголь, и трактора, и автомобили. Считаем, много их или нет? Интереснее, конечно, смотреть на пассажирские поезда: люди куда-то едут, спешат, машут нам руками. Вот бы и нам податься в неведомые края.
Однажды весной мой двоюродный брат Петька спросил:
— Ну чё, мать отпустит?
— Куда, Петь?
— На Егозу, во-он, на самую вершину.
Я давно изнывал от желания побывать там, не раз просился у Петьки: «Возьми меня в горы». Но он не брал, матери моей побаивался — не отпустит да еще поругает за то, что сманивает. На этот раз я твердо решил: настою.
А гора — вот она! Широкая, лесистая, с лысой вершиной. На макушке вышка стоит, а под вышкой — избушка. До горы километров семь и все лесом. На горе, конечно, здорово!
— Закачаешься, — щурит веселые глаза Петька. — Мечта!
У Петьки есть друг — Борис Бессонов, старший Колькин брат. Собрались они на Егозу и дальше — до Разрезов, берут с собой Кольку. Петька зовет и меня. Бегу к матери, а она и слушать не хочет:
— Еще чего? Выдумал тоже!
— Мам, ну пусти!
— И не канючь. Я же сказала нет, значит, нет. А то возьму ремень да ремнем.
— Ну почему, мам?
— Пусти ты его за ради бога, — заступается бабушка. — Петюнька же с ним будет, да еще Бессоновы ребята.
— А если змея? — сомневается мать, но уже твердости в ее голосе не слышно, и я в душе начинаю ликовать.
— Эка чего испугалась! Мы с ним по ягоды ходим, змей-то и там сколько. А ничего, бог миловал.
— А с горы-то не упадет?
Бабушка смеется, словно клушка квохчет. Мать обидчиво поджимает губы, но в горы с Петькой отпускает. Бабушка проверила мои ботинки, чтоб не жали, не терли ноги.