На ночных выгонах степные волки, молния, гром или выстрел могли мгновенно поднять дремавшее стадо. И тогда случалось то, чего боялись самые бывалые из ковбоев. Тысячи объятых ужасом животных мчались во мраке ночи, не разбирая дороги, ломали ноги, давили упавших и подымали на рога лошадей с пастухами. Надо было обладать мужеством и ловкостью, чтобы завернуть, остановить обезумевшее стадо.
Сестры в Нью-Йорке получали серые, слегка помятые конверты с торопливым почерком Тедди: «Пишу тебе на перевернутой бочке с водой около нашего крытого холстом фургона, пока готовится чай, а лошади пасутся вокруг. Надеюсь, что ковбой, которого мы случайно здесь повстречали, занесет это письмо на почту в семидесяти милях отсюда». Письма Рузвельта наполнены реалистическими деталями и романтическими отступлениями. Он словно заново рождался в этом девственном, еще не знавшем цивилизации мире: «Мы ночевали среди травянистых холмов, а по ночам волки устраивали свои странные концерты вокруг лагеря. Но они самые безвредные из хищников». Кого имел в виду Теодор, когда писал эти строки: громадных медведей-гризли или двуногих хищников?
Как вспоминал в «Автобиографии» Рузвельт, он некоторое время выполнял обязанности шерифа «в северной части нашего округа», что говорит о растущем доверии к нему местных жителей. Известна старая ковбойская поговорка: «Стать президентом может любой, а ты попробуй быть шерифом в наших краях». Однажды Рузвельт преследовал несколько дней и в одиночку взял трех воров. Вопреки нравам Дикого Запада, шериф не застрелил грабителей на месте, а доставил их в судебную управу за несколько десятков миль, чем вызвал искреннее удивление служителей Фемиды. Ночью, чтобы не заснуть у костра рядом со связанными бандитами, он читал «Анну Каренину».
«Толстой — великий писатель, — делился собственными ощущениями Теодор в письме Коринн. — Ты замечала, что он никогда не комментирует действия своих героев? Он рассказывает, что они думают и делают, не поясняя читателю, хорошо это или плохо. Так Фукидид писал историю — факты делают его работу не морализаторской, но отнюдь не лишенной морали».
Рузвельт в «Дурных землях» Дакоты поначалу стеснялся своей «барской» привычки к чтению. Заказанные им книги прятались в большой сундук, но любовь к хорошей литературе была страстью всей теодоровой жизни. Потаенной «избой-читальней» стала охотничья хижина, которой Тедди дал название «Олений рог», в сорока милях от Малого Миссури. Здесь, в затерянном краю, сидя между развешенными для просушки бизоньими шкурами, он вновь стал делать наброски к будущим историческим сочинениям. Во всей округе вряд ли нашелся бы кто-нибудь, разделявший тайную страсть «пастуха в пенсне».
В созданной спустя много лет «Автобиографии» Теодор вернется к своей жизни в Дакоте, описав ее тем великолепным рузвельтовским языком, который принес ему любовь миллионов читателей. «В те дни это был еще Дикий Запад, Дальний Запад… Земля огромных безмолвных пространств, одиноких рек и равнин, где непуганые звери провожали взглядом проезжавшего всадника. Это была земля редких ранчо со стадами долгорогих коров, земля отважных наездников, которые, не дрогнув, смотрели в глаза жизни и смерти. На этой земле мы вели свободную и трудную жизнь, не расставаясь с конем и винтовкой. Мы работали под палящим солнцем в зените лета, когда воздух прерий мерцал и колыхался от зноя; мы знали безжалостный ночной холод верховых караулов скота поздней осенью. Нежной весной звезды сияли нам в глаза каждую ночь, пока мы не засыпали; зимой мы скакали сквозь слепящие метели, и снежная пыль обжигала нам лица… Мы знали труд и лишения, голод и жажду; и мы видели гибель людей, когда они спасали скот или в припадке ярости воевали друг с другом, но мы чувствовали биение дерзкой жизни в наших венах, и слава труда и радость бытия не покидали нас».
На великих просторах американского Запада обретали новую жизнь разнообразные персонажи. У самого Рузвельта оказался беспокойный сосед: хозяин обширного поместья, молодой французский авантюрист, маркиз Антуан-Амедей де Мор. Говорили, что в Париже он убил двух противников на дуэли, сбежав затем от правосудия за океан. Здесь он женился на дочке нью-йоркского финансиста с Уолл-стрит и собирался на средства тестя разбогатеть на поставках говядины. Свое имение в Дакоте маркиз назвал Медорой, по имени супруги. Вокруг денежного француза собирались «крутые парни» с темным прошлым, спорить с которыми мало кто решался. Медора иногда наезжала к своему маркизу; специально для нее де Мор заказал «охотничий экипаж» с полевой кухней, фарфоровым сервизом и атласными простынями.