Слёзы. Они были искренними. Но когда он поднял взгляд...
— ...
— О нет.
Перед ним стоял не человек. Глаза, в которых мерцал холод всего космоса - бездонные, без единой искры тепла - смотрели на него без ненависти. Без гнева. Без всяких эмоций вообще. Просто... констатация. Как будто он уже был трупом.
Кларк даже не увидел удара. Только тьму, накрывающую сознание мягким покрывалом. Последнее, что он запомнил — "Сильвия... прости".
И всё. Тишина. Пустота. И где-то далеко - потрескивание костра, продолжающего гореть, как будто ничего не произошло.
Глава 26
Чёрный Лес стоял перед Рубином, как стена из скрюченных теней, выросшая из самой земли, будто костяные пальцы мертвеца, вцепившиеся в небо. Деревья, изогнутые неестественными углами, словно застывшие в предсмертной агонии, тянули к нему ветви-когти, их сучья скрипели на ветру, будто пытаясь ухватить за края плаща. Воздух над почвой колыхался, словно над раскалённым камнем, хотя здесь не было ни солнца, ни жары — только мгла, густая, как смола, липкая и тяжёлая, оседающая на коже тонкой плёнкой.
Гилен стоял неподвижно, его плащ едва шевелился в этом странном, застывшем воздухе. Алый Взгляд выхватывал движение — нечто пряталось между стволами, скользило в трещинах коры, уползало в узкие щели под корнями. "Не выходит наружу. Боится? Или... ждёт?"
Пещера была где-то там, в самой глубине. И если проклятие уже вырвалось на свободу — то этот лес был лишь его предвестником, первой лапой, протянутой в мир.
Солнце, клонящееся к закату, не проникало сюда. Даже его косые лучи, золотые и тёплые, гаснут на границе чащи, будто лес пьёт свет, впитывает его, как губка впитывает кровь.
Гилен медленно обходил опушку, его сапоги бесшумно ступали по пожухлой траве. Он искал следы, руны, что угодно — но кроме гниющего безмолвия, ничего не было. Ни птиц, ни зверей, ни даже насекомых. Только тишина, настолько плотная, что в ней звенело в ушах, будто кто-то кричал на частоте, недоступной человеческому уху.
"Они не выходят. Но почему?"
Ответа не было. Граница между светом и тьмой оказалась резкой, как лезвие. Один шаг — и мир изменился.
Гилен вошёл, держа меч наготове. Лезвие, заточенное по всем правилам ровно так, как учил Торин — "Меч — это продолжение руки, а рука — продолжение мысли", блестело тускло, будто и оно теряло силу в этом месте, будто сама тьма пыталась задушить его холодный блеск.
Здесь не было ветра, но ветви шевелились сами, извиваясь, как змеи, их кончики дрожали, будто пробуя воздух на вкус.
Шорохи. Топот, лёгкий, как падение листа, но слишком ритмичный, чтобы быть случайным. Шёпот, которого не должно быть — голоса, переплетающиеся в странную, нечеловеческую мелодию.
Алый взгляд скользил над лиственной пеленой, словно искрящийся луч закатного солнца. Выбирая направление, где мир природы раскрывал себя иначе: там, среди ветвей, притаилось нечто странное, казалось бы, обычный сук, однако от него исходила мерцающая пульсация, подобная биению живого сердца. Внизу, возле корней вековых деревьев, тоже шевелились едва заметные нити энергии, вибрируя тонко и настойчиво, будто тайный орган леса, который скрывался глубоко под поверхностью земли. Даже сами стволы казались обманчиво спокойными, некоторые молчаливо наблюдали, лишь чуть прикрываясь маской смерти, готовясь показать свою истинную природу в нужный миг.
И все они смотрели на него.
Лес словно жил своей тайной жизнью: запахи здесь пульсировали, сменяя друг друга быстрее, чем сердце стучало в груди. Каждый новый аромат приносил свою историю, своё предупреждение.
Сначала повеяло запахом гнили — сладкий, липкий, словно разлагающееся тело давно умершего зверя. Лес впитал эту смерть глубоко внутрь себя, пропитался ею до корней. Следующая волна принесла железный привкус крови, острый и пронзительный, точно лезвие ножа, готового рассечь живое мясо. И вот уже снова воздух наполнился медовым ароматом, густым и тяжёлым, почти вещественным, настолько насыщенным, что начинала саднить глотка, предательски подступала тошнота. Казалось, сама природа играла этими оттенками смерти и жизни, приглашая заглянуть глубже, узнать её страшную правду.
Звуки проникли в сознание плавно, словно волны прибоя: сначала едва уловимый шорох, постепенно нарастающий до многоголосого шепчущего эха. Странный скрип напоминал потрескивание старых костей, тершихся друг о друга среди деревьев, ломающих живую древесную плоть изнутри. Тяжёлые шаркающие шаги мягко ступали по опавшей осенней листве, порой замирая в задумчивости, будто прислушиваясь к чему-то незримому.