— Ты пялишься. — Его голос звучал ровно, как поверхность лесного озера в безветренный день. — Хочешь что-то сказать?
Ни угрозы, ни дружелюбия - просто констатация факта. Стражник резко оглянулся - большинство стражи уже спали, свернувшись у потухающих костров. Лишь пара человек лениво копошилась у повозок, слишком далеко, чтобы услышать.
— Можно поговорить? — прошептал он, губы едва шевелились. — Но не здесь, отойдем?..
Гилен молча кивнул, и они отошли к опушке, где тень высокого дуба скрывала их от любопытных глаз. Ветви дерева шелестели над головой, словно предостерегая.
— Я видел объявления в Солнечном Причале. — Слова вырывались наружу, будто он боялся, что их перехватят. — Там обещали золото за информацию о... ну, о том, кто похож на тебя.
Тишина повисла между ними, густая, как предгрозовой воздух.
— Но я не стукач. — Он провел языком по пересохшим губам. — Здесь хорошие люди, и я не хочу для них проблем. Я промолчу.
Пауза стала длиннее. Где-то вдалеке заухал филин, будто задавая неудобный вопрос. Стражник нервно сглотнул, его пальцы сжали край плаща.
— Это правда, что говорят про Аль-Дейм? — Он едва не поперхнулся собственным вопросом.
Гилен медленно опустил очки на кончик носа. В рассветных лучах его рубиновые глаза вспыхнули, как две капли свежей крови на снегу, наполненные странным внутренним свечением.
— Да.
Одного слова хватило. Оно повисло в воздухе, тяжелое и окончательное, как приговор.
Затем он плавным движением вернул очки на место, поправил шляпу, отбрасывающую тень на лицо, и развернулся, направляясь к повозке Миары, оставляя за спиной дрожащего стражника.
Спустя несколько дней караван прибыл к месту назначения. Город Альдерсгейм вздымался перед ними как мираж, сотканный из золота и стали, ослепительный и невозможный. Вокруг него высились стены из черного базальта, отполированного до зеркального блеска, по которым бежали золотые магические узоры — живые, пульсирующие светом. Каждый шпиль, каждый купол сверкал в лучах полуденного солнца: лазурные храмы, алые дворцы, изумрудные башни — будто неведомый великан рассыпал по горизонту драгоценные камни.
У ворот стояла стража в лакированных доспехах, каждый доспех — произведение искусства с тончайшей гравировкой. Их оружие светилось изнутри встроенными рунами, даже простой солдат здесь выглядел богаче провинциального барона. Воздух гудел, как гигантский улей: голоса торговцев, звон монет, скрип повозок, гул махин, доносящийся из глубины города — все сливалось в единый мощный аккорд жизни мегаполиса.
Толстый купец, его кафтан расшитый серебряными нитями, с трудом вылез из позолоченной кареты. Он лениво махнул рукой, и один из стражников поднес Гилену кожаный кошель, туго набитый монетами.
— Ты неплохо держался, — купец окинул Гилена снисходительным взглядом, будто рассматривал породистого жеребца. — Я плачу щедро тем, кто мне служит. — Он жестом очертил горизонт: — Отдельный домик у поместья. Слуги. Золото. Всё, что пожелает твоя душа, наемник.
Гилен взял кошель, ощутил его вес — явно тяжелее обещанного — и без эмоций ответил:
— Не заинтересован.
Развернулся, чтобы уйти. Охрана купца инстинктивно шагнула вперед, но замерла, встретившись с его взглядом — черные очки скрывали глаза, но не ледяную угрозу, исходящую от всей его фигуры. Они отступили, вспомнив, как этот человек в одиночку выкосил полчище некротварей.
Миара подбежала, но в последний момент сбавила шаг, словно боясь показаться слишком навязчивой. Ее пальцы нервно теребили край платья.
— Вот... — она протянула аккуратный сверток, перевязанный лентой. — На дорогу. Там копченая оленина, хлеб с тмином, и... — она запнулась, покраснела, — мы будем... то есть, я хотела сказать, мы с дедушкой будем ждать.
Марик стоял рядом, его морщинистое лицо было серьезным, но в глазах уже не было прежней враждебности — только усталая мудрость.
Гилен взял сверток, взглянул на нескончаемый поток людей у городских ворот и коротко бросил:
— Зайду.
Миара вспыхнула, как рассветное небо. Ее улыбка озарила все вокруг, а глаза загорелись таким светом, что даже черные стекла очков не смогли его скрыть. Она закусила губу, сдерживая радость, но счастливое волнение выдавали ее дрожащие пальцы и легкий румянец на щеках.
Перед величественными воротами Альдерсгейма кипела пестрая толпа — живой, дышащий организм, состоящий из сотен судеб. Воздух гудел от разноголосицы: тут и брань погонщиков мулов, и смех уличных торговцев, и усталые вздохи крестьян.