Его пальцы судорожно сжали горсть земли, как бы проверяя, что он еще жив. Губы растянулись в кровавой ухмылке.
Тени сгустились над Карлосом. Гилен стоял над ним, его рубиновые глаза холодно оценивали повреждения.
— Ошибки, — произнес он, и каждое слово падало, как приговор.
Он присел на корточки рядом с поверженным карликом:
— Подход. Ты слишком уверен в невидимости. — Длинный палец ткнул в грудь Карлоса. — Забыл, что некоторые существа видят не глазами. Они чувствуют вибрации земли, улавливают запах пота, видят твое тепло.
Гилен провел Когтем по горлу Карлоса, не нажимая, но давая понять:
— Первая атака. Не ждал контратаки. Услышал щелчок клюва - надо было откатиться сразу, а не застывать, как кролик перед удавом.
Он встал, тень от его фигуры накрыла Карлоса:
— Иллюзии. Бесполезны, если враг видит тебя насквозь. Тратил силы впустую.
Но затем тон его голоса слегка изменился:
— Сильные стороны. — В этом была тень... уважения? — Выжил. Не сдался, когда мог. Добил в последний момент, когда шансов уже не было.
Гилен замолчал, разглядывая труп Крикуна. Его когти слегка пошевелились, будто ощупывая воздух вокруг мертвой птицы.
— Добыча твоя, — наконец сказал он. — Можешь попробовать получить новую способность... — губы Гилена растянулись в чем-то, отдаленно напоминающем улыбку, — если повезет.
Тени от высоких сосен ложились на поляну длинными полосами, когда Гилен скрестил руки на груди. Его рубиновые глаза, холодные как зимние звёзды, наблюдали, как Карлос, ковыляя и хрипя, подбирается к поверженной добыче. Каждый шаг давался карлику с трудом — он хватал ртом воздух, сплёвывая кровавые сгустки, но упрямо тащился вперёд.
— Каменная кожа со временем адаптируется, — голос Гилена разрезал тишину, точный и безжалостный, как скальпель. — Станет частью тебя — незаметной, но прочной. Как вторая натура. — Он сделал паузу, давая словам проникнуть в сознание. — Если развивать дальше... может открыться нечто большее.
Его пальцы слегка пошевелились, будто ощупывая невидимые нити судьбы.
— Но помни: "Пожирание" — редкий дар. — В этом предупреждении прозвучала сталь. — Ты мог превратить его в проклятие, если использовал бы и дальше бездумно. Как свинья, жрущая драгоценности.
Стонущий карлик рухнул перед тушей Крикуна, как голодный пёс перед падалью. Его руки дрожали, когда он вонзил кинжал в грудь птицы, разрезая плотные перья и кожу с хрустом рвущегося пергамента. Пальцы, ещё недавно беспомощные, теперь рвали мясо с животной яростью.
Первые куски застревали в горле — он давился, глаза закатывались, но глотал, глотал, глотал. Кровь Крикуна стекала по его подбородку, смешиваясь с его собственной, образуя на груди липкую тёмную маску.
И тогда... началось. Раны на его теле стали стягиваться — медленно, мучительно, будто невидимые паучьи лапки сшивали плоть чёрными нитями. С каждым проглоченным куском взгляд Карлоса становился яснее, твёрже. Боль отступала, как вода во время отлива, оставляя после себя странную лёгкость.
Гилен присел на корточки рядом, его тень слилась с тенью от мёртвой птицы. Глаза сверкали в полутьме, как два кровавых уголька.
— Когда ты попал в этот мир? — спросил он, и в голосе прозвучало нечто, отдалённо напоминающее интерес. — Сколько лет было в твоём перед попаданием сюда?
Карлос чавкнул, вытирая рот рукавом, оставляя на ткани тёмный кровавый след.
— В родном... хех... сорок стукнуло, — хрипло выдохнул он, и в глазах вспыхнули далёкие воспоминания. — Сдох на плантации. Жара, пот... а воды — ни капли не давали. Последнее, что видел — надсмотрщик смеётся, а я... — он резко отрыгнул, затем продолжил, ковыряя кинжалом в рёбрах птицы, — Здесь... лет двадцать, наверное. Пару лет назад крысу сожрал — и вдруг вижу в темноте как сыч! Понял тогда, что могу... брать их силу.
Гилен наклонился ближе, его дыхание было холодным, как зимний ветер.
— Почему мстил?
Карлос замер. Его пальцы впились в мясо, ногти посинели от напряжения. На несколько секунд воцарилась тишина, нарушаемая только треском костра где-то вдалеке.
— Ненавидел тот мир, — наконец вырвалось у него, и в этих словах бушевала целая буря. — Каждый день — ад. Каждое утро — плеть. Каждый вечер — голод. — Голос дрожал, как лист на ветру. — А здесь... меня бросили в пять лет в лесу... Урод отец... В города не пускали. В деревнях кормили, только если позволял над собой ржать и терпеть всякое...