Выбрать главу

Цепкая рука впилась ему в горло и повалила на спину.

— Будешь ты молчать? — прошептал голос на таком ломаном французском языке, какого Жак не слыхал еще во всю свою жизнь.

— Буду, — прохрипел он, чтобы не быть окончательно задушенным.

Рука словно растаяла во мраке.

Жак молчал, не зная, что предпринять.

Было очевидно, что кто-то залез в трюм тайком, так же, как и он, и не желает быть обнаруженным.

В конце концов это мог быть такой же бедняк, как и он.

Жаку было не по себе. Он чувствовал слабость во всем теле, сердце его усиленно билось, а во рту пересохло.

Он понял, что это дает себя чувствовать голодовка.

Его таинственный компаньон, очевидно, совершенно не шевелился, ибо никакого шороха кругом не было слышно. Окликнуть его Жаку было как-то жутко.

Чтоб не чувствовать голода, Жак принялся было кусать палец, но это мало помогло.

А мерное потряхивание продолжалось. Казалось, что рядом дышит и фыркает какое-то чудище.

«Очевидно, мы уже вышли в море», — подумал Жак.

При мысли, что теперь там наверху сияет яркое южное солнце и легкий ветерок веет по синему морю, Жака взяла досада. Он мысленно выругал парня, посоветовавшего ему залезть в трюм.

«Лучше уж подохнуть на свежем воздухе, чем в этой могиле. Дают советы, болтают языком, благо, не им играть в мертвеца».

Он хотел заснуть, но сон бежал от него, словно испуганный стуком крови в его висках.

К тому же и лежать было очень неудобно. «Габония» была, по-видимому, нагружена пустыми бочками.

Прошло еще несколько часов, и муки сделались нестерпимыми. От моряков Жак слыхал, что когда голодаешь, нужно как можно сильнее перетянуть себе живот. Но у него не было ремня.

«И чорт выдумал эти подтяжки», — думал Жак, приходя все в большее и большее отчаяние. Заговорить снова он не решался. Почувствовать вторично на своем горле стальные пальцы? Ни за что на свете…

Однако в конце концов от духоты и голода сознание стало у него мутиться. Вдобавок во рту пересохло совершенно, и ужасно хотелось пить.

Он не выдержал и слегка застонал.

Впрочем, он тут же раскаялся в этом и невольно схватился за горло.

Однако рука на этот раз не вцепилась ему в глотку.

Вместо этого Жак вдруг почувствовал во мраке под самым своим носом запах хлеба.

Он протянул руку, схватил хлеб и принялся жевать.

— Пей, — произнес в темноте голос все с тем же ужасным акцентом.

И в рот Жака уткнулась фляжка с водою.

«Этот устроился с удобством», — подумал Жак, жадно глотая воду.

Теперь он стал чувствовать себя гораздо спокойнее.

Если бы не мрак и не духота, он был бы даже доволен.

Однако заговорить он все же не решался.

Голос в темноте между тем пробормотал:

— Насытил ли тебя хлеб и утолила ли вода?

— Спасибо, — прошептал Жак как можно более почтительно.

С таким человеком не приходилось ссориться.

— И ты опять силен?

— Да.

— Когда ты вновь почувствуешь в животе пустую яму и в горле высохший ручей, ты позовешь меня, но так тихо, как ходит кошка.

«Однако он недурно изъясняется, — подумал Жак, — видно, порядочный человек».

— А вы не знаете, — спросил он, — как вылезти из этого трюма?

— Знаю, но не скажу тебе. Тебе знать это все равно, что знать сколько пальм в лесах Киотао.

— Почему же? — робко прошептал Жак.

— Потому что я задушу тебя, если ты сделаешь шаг.

Жак поспешил прервать разговор, принимавший неприятный оборот.

— Значит, мы будем сидеть в трюме? — решил он спросить, помолчав часа два.

— Я сидеть, а ты лежать… А иногда я лежать, а ты тоже лежать.

— А надолго у вас хватит провизии?

— На десять солнечных кругов…

— А потом?

— А потом мне принесут еще на десять кругов.

Жак почувствовал к странному незнакомцу глубокое почтение.

Вот так можно пускаться в путешествие.

— А мы не задохнемся здесь?

— Если мы задохнемся, то ведь после не мы будем плакать об этом.

— Так-то оно так… но говорят, задыхаться вообще очень… неприятно.

— Думающий о весельи пусть идет петь песни и топтать ногами пустую землю. Разве ты пришел сюда, чтобы трубить в трубу радости?

Жак хотел сказать, что он не пришел сюда, а шмякнулся, как идиот. Но он боялся как-нибудь разозлить невидимого спутника.

Пароходная машина продолжала работать все так же мерно и упорно.

— А куда мы едем? — спросил Жак.

— Туда, где на песке отпечатываются пятки людей.

— Где же это такое?

— У тебя десять языков, что ты не даешь отдохнуть одному из них, — строго прошептал голос. — Да разбухнут слова у тебя во рту.