– Пожалуй, надо переобуться, это надолго. И утеплиться заодно.
Надо так надо, кто ж против? Сменила кроссовки на высокие ботинки, надела джемпер и ветровку, подумала, и взяла ещё и платок. Не на голову повязать, так на шею, всяко пригодится. Не люблю я эту вот смену погоды, вечно промахиваюсь с одеждой и потом долго хожу простуженная.
– Ну что, начнём с Выдропужска? Или в Вёшки попробуем проехать? – спросил Сергей, заводя машину.
– Давай в Вёшки. Ещё пара часов такого дождя, и через лужу мы не переберёмся.
Знакомая дорога – слева поле, справа лес, через километр картинка меняется и лес оказывается справа, а поле слева. Сегодня под дождём, под серым небом в низких тучах, всё казалось другим, словно отражение в запылённом зеркале.
– Ну что, рассказать тебе про господина С.? – Кузнецов слегка сбросил скорость и аккуратно объехал очередную колдобину.
– Рассказывай, а то я как-то уже волнуюсь. Может, он запрещённые магические практики собирался применять.
– Нет, всё куда проще и, на мой взгляд, глупее. Но коллекционеры – особая порода людей, нам с тобой их не понять. Надо полагать, историю с внебрачным сыном-архитектором вы сразу раскусили?
– Очень уж она выглядела… словно из мыльного сериала., – я поморщилась. – Сироп разве что не капал. Но Балаян проверил на всякий случай, и выяснил, разумеется, что и сына там никакого не было, только дочери, живущие в Англии и не слишком интересующиеся отцовскими закидонами.
– Всё верно. Дело в том, что наш господин С. – коллекционер, как я уже сказал. Но с некоторой придурью. Он собирает предметы, к которым можно отнести определение «последний» или «предсмертный». Последняя написанная картина, предсмертное письмо, вот как-то так.
– Несколько некрофильское увлечение.
– Ты права. С другой стороны, тихое и мирное, никого не обижает, ничего ни у кого не отбирает. Так что, я считаю, пусть себе.
– Пусть. Но похоже, без последнего проекта Саввы Чевакинского ему придётся обойтись. А с чего вообще ему взбрело в голову именно этим архитектором заинтересоваться?
Кузнецов поморщился.
– Кто-то напел, что, якобы, выплыли на поверхность какие-то новые документы этой эпохи, и среди них несколько страниц из дневника Чевакинского с рисунками. Ну все же грамотные, все сразу представляют себе записки Леонардо! Вот он и возбудился… А, вот и наш поворот!
Лужа нас ждала.
Водитель скомандовал мне вылезать и отправился промерять глубину. Я не стала наблюдать за процессом, завязала платок потуже, продралась сквозь кусты на обочине и пошли по дороге вперёд. Джинсы, конечно, намокли, но пройтись по опушке леса и подышать влажной листвой всё равно было приятно.
Отважный лужепроходец нагнал меня метров через пятьсот. Перегнулся через пассажирское сиденье, открыл дверцу и спросил:
– Дальше пойдёшь или поедешь?
Я забралась в машину.
Как и в прошлый раз, чёрный пёс с рыжими бровями лежал на крыльце. Когда машина затормозила возле ограды, он вскочил и неистово залаял, но мне показалось, что злобы в этом лае не было.
– Радуется, – подтвердил мою мысль Кузнецов. – Пойдём-ка поскорее, что-то мне тревожно.
Пёс действительно радовался. Более того, когда мы вошли в калитку, запертую только на крючок, он бросился нам навстречу, ухватил аккуратно зубами за полу кузнецовской куртки и потащил его к дому.
– Спокойно, Черныш, мы уже идём, – Сергей поднялся на крыльцо и открыл дверь.
Да, похоже, не зря беспокоился Черныш, не зря Кузнецов заторопился: отец Павел лежал в кухне на широкой скамье. Глаза его были закрыты, руки сложены на груди, и я мысленно охнула: неужели опоздали? Сергей опустился на колени, взял старика за запястье и пощупал пульс.
– Слабый очень. Надо его отсюда вывозить и к врачу.
Он вытащил телефон и вышел на крыльцо. В этот момент старик открыл глаза и посмотрел на меня.
– Пора мне, – сказал он. – Хорошо, что ты приехала, деточка, я только тебя и ждал. Возьми у меня под подушкой конверт. Возьми, возьми, я сказал! – повторил он строго, когда я помедлила.
Повинуясь окрику, я осторожно вытащила конверт.
Потрёпанный, странного формата – и не А4, и не обычный, маленький. Бумага когда-то была крремовой, но цвет сохранился только под клапаном.
– Это то, что хранилось в семье со времен моего прапрадеда и прадеда, – тихо проговорил отец Павел. – Прапрадед, Василий Никифорович, был сыном того самого священника отца Никифора Афанасьева, что ссорился с Чевакинским. Василий как раз начал служить в Выдропужском храме в тысячу семьсот семьдесят девятом, в последний год жизни Саввы Ивановича. И тот, уезжая в Санкт-Петербург по высочайшему повелению, Василию Афанасьевичу оставил несколько страниц своих записок, – он перевёл дух и договорил. – Страницы эти там вложены, внутри. Это тебе.