Медсестра провела нас в палату, строго предупредила, что посещение – не больше десяти минут, и удалилась. Сергей ушёл поговорить с врачом, а я села на стул рядом с кроватью. Отец Павел заметил, что я разглядываю очки и заулыбался.
– Представляете себе, Алёнушка, я утром обнаружил, что очков с собой не взял, и расстроился. Так мне очень быстро проверили зрение прямо тут, в палате, и подобрали очки из готовых.
«Кузнецов не расплатится, отрабатывать придётся» – мелькнула у меня мысль.
Священник же продолжал.
– Только вот что меня смущает: наверное, я же должен заплатить, хотя бы за лекарства?
– Отец Павел, это вы с Сергеем разговаривайте, – неизящно увильнула я от ответственности. – Хозяин клиники – его знакомый, у них какие-то там свои расчёты. Лучше вот посмотрите, я в книжный зашла и привезла вам.
На тумбочку легли книги Ремарка: «Три товарища», «Чёрный обелиск», «На Западном фронте без перемен», хорошие старые издания, купленные мною утром в букинистическом отделе. Поверх всего я положила ещё одну книгу и призналась с некоторым смущением:
– Я сама, когда болею, перечитываю вот это. «Три мушкетёра». Очень помогает.
– Да? – он посмотрел с интересом. – Надо попробовать…
– Отец Павел, у меня ещё вопрос к вам…
И одним духом я выпалила все свои сомнения по поводу судьбы записок Чевакинского. Старик задумался, механически перелистывая страницы библии, потом поднял на меня взгляд.
– Знаете, Алёна, я бы отдал их этому коллекционеру. В музее они станут просто ещё одной единицей в запаснике, а этот человек… Он, судя по вашим словам, глубоко несчастен, так пусть у него будет возможность взять в руки ещё один предмет в своей коллекции и порадоваться.
Возвращались мы в Торжок в молчании. Похоже, обоим было о чём подумать. Уже на въезде в город Кузнецов встрепенулся и спросил:
– По какому адресу, ты говоришь, жили твои родные?
– Улица Дальняя Троица, – нахмурилась я, припоминая. – Это где-то на окраине города, на том же берегу, где монастырь, дом городского головы и вообще всё. А на другом берегу через пешеходный мост – педагогическое училище, где дед и бабушка преподавали.
– Ты хочешь заехать и туда, и туда?
– Если возможно. Правда, я не спросила у тётушки номер дома, да и не уверена, что он сохранился. Но можно просто проехать по улице, мне довольно будет. А училище… Я не уверена, что нас туда пустят, сейчас везде охрана и всё такое.
– Решим, – ответил он, поворачивая направо.
Улица со странным, но говорящим названием действительно была на окраине города, и за прошедшие семь с лишним десятком лет в центральную не превратилась. Деревянные домики, покосившиеся ограды, сады с деревьями, усыпанными яблоками. Из-за калиток на нас хищно смотрели хозяйки, очевидно прикидывая, не остановить ли нашу машину грудью и не продать ли центнер-другой полезного вкусного фрукта?
Примерно на середине улицы я попросила:
– Останови, пожалуйста.
Кузнецов притормозил – неохотно, с опаской косясь на очередную женщину у калитки. Я же закрыла глаза. Вот здесь рядом жили мои бабушка и дед. Здесь родился мой папа, бегал с такими же маленькими мальчиками, ловил лягушек в Тверце или послушно сидел и учился читать. Вот там, впереди был деревянный пешеходный мост, по которому дед переходил реку и шёл в педучилище. Потом к нему присоединилась бабушка, и они ходили вместе. Зимой доски моста обледеневали и становились скользкими…
– Ничего не осталось, – сказала я, глядя вперёд. – Поехали.
– В училище?
– Нет, домой. В гостиницу.
***
Итак, в пять часов вечера в среду джип с выхлопной трубой на крыше проехал под МКАДом и влился в поток движения по Ленинградскому шоссе.
– Тебя отвезти домой, или уж сразу заберёшь машину со стоянки? – спросил Кузнецов.
– Надо Косте позвонить, – я закопалась в сумку в поисках телефона. – Если он на месте, так я бы сразу забрала. Мало ли что, а я без машины.
Майор Алябьев был на месте, и даже обрадовался моему звонку.
– Отлично! – сказал он с неуместным энтузиазмом. – Подъезжайте оба и заходите ко мне, я дежурного предупрежу. Третий этаж, кабинет тридцать четыре.
– Что это он так радуется? – с подозрением спросила я у «голоса разума». – Ты что-то знаешь?
– Ничегошеньки! – открестился он. – Даже если и знал бы, не сказал, но раз Костя радуется, значит, у него миг триумфа.