Я осторожно прикусываю его нижнюю губу, и Перси с резким, судорожным вздохом выскальзывает из своего кресла мне на колени. Он выдирает полы моей рубашки из-за пояса штанов, и вот уже его руки блуждают под ней, по всему моему телу, и я изо всех сил борюсь с возбуждением, стараясь думать о всевозможных мерзостях, но это попросту невозможно: Перси, оседлав мое колено, целует меня в губы, а его ладони шарят по моей спине.
Я веду языком вдоль линии его скулы, в горячке чуть задевая кожу зубами, одновременно расстегивая пуговицы на его штанах, и вот наконец добираюсь до самой сокровенной. Когда мои пальцы касаются его кожи, Перси запрокидывает голову и тихо судорожно вдыхает. Он сминает пальцами мою рубашку, мне в спину врезаются его ногти. Нам не стоит так забываться: ложа отдельная, но вокруг-то все равно полно народу, и, если нас кто-то застанет в таком виде, несдобровать обоим, но мне плевать. Плевать, кто нас увидит, плевать, что содомитов ждет позорный столб, плевать, что обещал за такое сделать со мной отец. Плевать на все и на всех, кроме Перси.
– Монти, – шепчет он сквозь стон. Я не отвечаю: мои губы слишком заняты его шеей, – но Перси обхватывает ладонями мое лицо и подносит к своему. – Стой, не надо.
Я послушно отрываюсь от него. Кажется, в жизни ничего сложнее не делал… впрочем, стоит заметить, что я вообще жил не слишком-то сложной жизнью.
– Что такое?
Я дышу так тяжело, будто пробежал марафон. Перси смотрит мне прямо в глаза. Одна моя ладонь все еще распростерта у него на груди, его сердце стучит мне в кончики пальцев.
– Для тебя это все шутка?
– Нет, – не подумав, выпаливаю я. И, глядя в его округляющиеся глаза, исправляюсь: – Или да. Не знаю. Какого ты ответа ждал?
– Я ждал… Да ничего. Неважно.
– Тогда зачем ты, дурак, меня остановил? – Сочтя, что можно и вернуться к прерванному занятию, я снова тянусь к нему, но Перси уворачивается. Я так и застываю с рукой в воздухе.
А Перси очень тихо произносит:
– Не трогай.
Не совсем то, что я хотел бы слышать, сидя с рукой у него в штанах.
Еще секунду я не отстраняюсь: вдруг он передумает и мы все-таки продолжим, – хотя по его лицу видно, что я только вру сам себе. Я борюсь с собой, силясь сохранить лицо, ничем не выдать, сколько лет я мечтал вот так вот поцеловать самого шикарного юношу на свете. Мне удается недрогнувшим тоном выдавить «Ладно», хотя от одного этого слова из-под ног как будто выбивают табуретку и на шее затягивается петля.
Перси поднимает глаза.
– «Ладно»? – повторяет он. – И только? Больше ничего не скажешь?
– Ладно, как хочешь. – Я спихиваю его с колен, как спихнул бы, если бы мы просто дурачились, но, видимо, пихаю слишком сильно, и Перси садится на пол. – Ты первый начал со своим дурацким стишком.
– Ну да, разумеется. – В голосе Перси вдруг слышится злость. Он застегивает пуговицы штанов, дергая за них так, что они едва не отрываются. – Это я во всем виноват.
– Перс, я не говорил, что ты виноват. Просто ты первый начал.
– Не говори, что я один этого хотел.
– Ага, так ты, значит, хотел?
– Не притворяйся, что не понял.
– Ничего я не понял. Да мне и плевать. Черт возьми, это же просто поцелуй!
– Ах да, я и забыл, что ты перецеловал все, у чего есть губы. – Перси, чуть качнувшись и морщась, поднимается на ноги.
Я протягиваю руку, хотя мне до него не достать:
– Не ушибся?
– Сам меня толкнул, а теперь волнуешься, не ушибся ли я?
– Я пытаюсь проявить обходительность.
– Ты и обходительность? Это что-то новое.
– Перс, чего ты ко мне цепляешься?
– Поехали домой.
– Ладно, – говорю я, – поехали.
Вечер начинался с салюта и стихов, а заканчивается самой неловкой прогулкой до дома в истории человечества.
5
Следующие несколько дней я доблестно избегаю Перси. Он тоже держится поодаль: то ли не хочет со мной разговаривать, то ли просто дает остыть – впрочем, он подпускает меня все же достаточно близко, чтобы я заметил красноречивую отметину на его шее, которую не в силах скрыть воротник. Прекрасное напоминание о самом постыдном моем поступке.
История моих романтических похождений далеко не безупречна, но холодность Перси разъедает мою душу, как соль рану. В голове снова и снова крутятся воспоминания о том, как он меня оттолкнул, и я изо всех сил пытаюсь отвлечься или утешиться хотя бы тем, как чудесны были те короткие мгновения. Даже стащенная из кухни бутылка виски не помогает забыться. Вновь и вновь я слышу его тихое «Не трогай» – и чувствую, как он меня отталкивает.