У Одина голова пошла кругом.
Его сила в сочетании с силой Хаоса, расшатывающая миры, переписывающая реальность…
Это запросто может означать гибель мира. Не второй Рагнарёк, а окончательное разрушение всего, распад законов Порядка и Хаоса, последнее нарушение равновесия.
Конечно, даже Локи не осмелится запустить подобную цепочку событий. Но если так, то чего же он хочет добиться? И даже если он не повинен в злом умысле, сознает ли он до конца, на какой риск идет, подвергая опасности не только собственную жизнь, но и всё бытие?
Наверху началась охота. Охотников было трое: женщина — Горящая, богиня, она же волчица; мужчина — двое в едином теле и Адам Скаттергуд, который постепенно свыкался с мыслью, что смерть от лап женщины-волчицы более милосердна, чем ужас этих бесконечных коридоров с их запахами и звуками.
Скади хотела убить и его тоже. Вернувшись в свой естественный облик, она подняла голубые, как лед, глаза на Адама и одарила его волчьим — и все еще перепачканным кровью — оскалом.
Но Нат имел относительно Адама другие планы. И вот где парень в итоге оказался: в милях под курганом демонов, с Книгой и мешком пастора в руках. Страх сделал его на удивление покорным, и, хотя мешок был тяжелым, мальчик не жаловался. Вообще-то, думал Нат, об Адаме легко и вовсе забыть, что он и делал, пока они спускались вслед за белой волчицей все глубже в Подземный мир.
Пройдя какое-то расстояние, они остановились пополнить запасы. Пока Нат отдыхал, Адам собрал столько еды и питья, сколько мог унести. Хлеб, сыр, сушеное мясо в огромных количествах, в молчаливой надежде, что женщина-волчица, возможно, предпочтет их свежей человечине. Сам Адам был ничуть не голоден. Нат скупо ел, изучал Хорошую Книгу и, похоже, спорил сам с собой, что весьма тревожило Адама. Затем они пошли дальше. Скади в своем естественном виде, в бывшей одежде Джеда Смита, проклинала ускользающий след. После они поспали час-другой. Когда Адам очнулся от кошмарного сна, то не слишком удивился, обнаружив, что реальность намного, намного хуже.
Из-под холма ведет, наверное, не менее тысячи дорог. Даже с волчьим чутьем Скади отыскать след было непросто. Однако она нашла его: тот бежал рядом с ними по небольшому боковому тоннелю, в который им до сих пор не удалось пробраться. Но они были рядом. Однажды они даже услышали, как их жертва ищет дорогу, тихонько постукивая по смежной стене, и белая волчица разочарованно взвыла от того, что находится так близко, но между ними и их добычей — пядь скалы.
Скади уставала от волчьего тела, если сохраняла его слишком долго, и часто ей приходилось переключаться в человеческое обличье, каждый раз жадно набрасываясь на пищу. Адам обнаружил, что ее человеческое обличье еще страшнее, чем волчье. По крайней мере, он более или менее представлял, чего ожидать от волчицы. И когда она была зверем, можно было не опасаться ни заклинаний, ни чар, никаких внезапных вспышек, мыслей-взрывов и прочих фокусов. Адам всегда ненавидел магию, но только сейчас начал понимать, как сильно его чувство.
Лучше все отрицать, думал он. Лучше говорить себе, что все лишь сон, от которого он скоро очнется. Вполне разумно. Адам никогда не был сновидцем, поэтому вполне естественно, что это — этот исключительно долгий и тревожный сон — лишило его духа. Но сон — всего лишь сон, думал он. Чем больше парень убеждал себя, тем меньше вспоминал о своей гудящей спине, или о женщине-волчице, идущей рядом, или о некогда невозможном, ныне ставшем реальностью.
К тому времени, как они добрались до реки, Адам Скаттергуд принял решение. Казалось, было неважно, что он видел две смерти, что он далеко от дома в компании волчицы, что на ногах у него волдыри, а в легких — каменная пыль и даже что пастор сошел с ума.
Он спит, вот и все.
Надо только проснуться.
Между тем ваны прошли по следу охотников меньше, чем им бы хотелось. Не то чтобы след был плохо различим — Скади не стремилась спрятать свои цвета, — но к настоящему моменту все шестеро так мало симпатизировали друг другу, что им было сложно прийти к согласию хоть в чем-нибудь.
Хеймдалль и Фрей хотели немедленно сменить облик и мчаться за Охотницей в звериных шкурах. Но Ньёрд отказался оставаться в арьергарде,[10] а его любимое обличье — морской орел — едва ли было практичным под землей. Фрейя вообще воспротивилась превращению, возражая, что некому будет принести ей одежду, когда она вернется в подлинное обличье. Всем пятерым не удалось разъяснить неотложность погони Идун, которая то и дело останавливалась, чтобы восхититься красивыми камешками, или жилами металла в земле, или черными лилиями, росшими повсюду, где вода сочилась из стен.
Фрей предложил превратить Идун во что-нибудь, как Локи некогда превратил ее в лесной орех, чтобы вырвать из лап снежных великанов. Но Браги и слышать об этом не желал. В итоге они отправились в путь пешком, куда медленнее, чем им бы того хотелось.
В общем, путь для всех шестерых был долгим и нервным. Хеймдалль упорно твердил, что Один не мог предать их. Фрейя жаловалась на пыль. Браги распевал бодрые песни, которые всех раздражали. Ньёрд был нетерпелив, Фрей подозрителен, а Идун настолько лишена всяческого чувства опасности, что за ней приходилось все время пристально следить, как бы не убрела прочь. И тем не менее они перешли через Стронд не более чем через час после Охотницы, поскольку у Скади хватало своих проблем в виде Ната Парсона и Адама Скаттергуда, которые изрядно замедляли ее продвижение.
На дальней стороне Стронда кто-то еще шел по следу. Это было несложно, если знать, куда смотреть. Капитан скрывал свои цвета, но оставлял крошечные заговоры на каждом повороте, врезая их в стены тоннеля или пряча под камнями, чтобы указать, куда идет.
Впрочем, Сахарок и так не сомневался, куда он идет. Лишь Капитан мог быть достаточно безумен, чтобы верить, будто когда-нибудь сумеет вернуться из подобного места.
Но он был Капитаном, и Сахарок давным-давно уяснил, что его приказы не обсуждаются.
Капитан поймал Сахарка на продуктовых складах, где гоблин как раз собирался познакомиться с молочным поросенком и бочонком эля. Сперва Сахарок не узнал его, одетого в юбки Полоумной Нэн, грязного, загнанного и близкого к истощению, но Локи вскоре привлек его внимание, угрозами и рунами добившись покорности и отдавая приказания торопливым шепотом, словно боясь, что их подслушают.
— Но почему я? — в отчаянии спросил Сахарок.
— Потому что ты здесь, — ответил Локи. — И потому что у меня действительно нет выбора.
Сахарку ужасно хотелось, чтобы его не было здесь. Но приказания Локи были вполне недвусмысленны, и поэтому гоблин отправился по его следу, подбирая по пути использованные заговоры и время от времени касаясь мешочка на шее — мешочка, который ему дал Капитан, велев использовать при необходимости.
Капитан в беде, это несомненно. Сахарку ни к чему были чары, чтобы понять это. В большой беде, которая становится все больше, но все же он жив, хотя Сахарок не знал, много ли ему еще осталось.
Каждые полчаса гоблин касался мешочка. Его содержимое на ощупь казалось обычной галькой, но Сахарок различал в ней руны: Ос, означавшую асов, Беркану и Кен, знак самого Капитана. Обе эти руны, хитроумно переплетенные вместе, составляли печать, принадлежащую, несомненно, Локи.
— Этот рунный камень подскажет тебе, что делать, — объяснил Капитан, запихивая одежду и припасы в мешок. — Иди за мной по пятам и никому не попадайся на глаза.
Идти за ним куда? Сахарок не осмелился уточнить. Вообще-то можно было и не спрашивать — лицо Капитана сказало ему больше, чем хотелось бы знать. Разумеется, Локи шел в Хель — место, о котором Сахарку и рассказы-то слушать было тошно, — и брал Мэдди с собой.