Глава седьмая. В царстве Морфея
Глава седьмая. В царстве морфея.
Небо черное, дым густой, смрадный, степь бескрайняя кругом. Лощинка березовая, речка тихая, берег ровный с мостками. Ладьи купеческие у мостков. Тихо плещется вода о дубовые доски, тело к берегу прибило, крови с ним море пенное. Три стрелы в спине с черным оперением. На ладье люди, русичи спят, но не проснутся уж никогда. Сон их мертвый, бесконечный. Порублены саблями половецкими, утыканы стрелами черными. Не вернуться мужья к женам своим, не увидят дети малые, отцов своих. Погибли купцы храбрые. Погнались за золотым руном и сгинули вовсе.
А дым все усиливается, столбом над деревенькой поднимается, уносит ввысь души замученные. Горят избы как пучки хвороста, не слышно уже криков и стонов. Лежат тела не прибранные, во дворах и на улицах, в избах горящих и в сараях разбитых. Повсюду лежат. Все погибли, а кто жив, остался, не может уже говорить. Дар речи от увиденного пропал. Женщины в одних рубахах нательных сидят, как скот у часовни, объятой пламенем. Уже не плачут, даже не всхлипывают, смотрят в одну точку и молчат. Нет в них больше человеческого, лишились разума бедные. И детишки маленькие сгрудились рядом с мамками, жмутся к ногам, ища защиты от ворогов. Но не кому их защитить, повсюду половцы. Смеются плосколицые, весело им. Потешили плоть свою, хороши бабы русские. Много выгоды с них получить можно на торгах Хорезмских. Побили беспечных русичей, сонными всех, тепленькими взяли. Все что их было, теперь нашим стало. А орда уже дальше катится. Скачут всадники черные, под одним лишь светом лунным, как воры в ночи на Русь движутся. Тянется за ними вереница полоняников и возы с награбленным. Много взяли, но возьмут еще больше. Крест на распутье стоит, а к нему муж славный прибит. Крепок он был, богатырь. Волосы светлые, бородка густая, аккуратная, мышцами весь переплетен, словно бронею. С ног до головы в ожогах и ссадинах. Из последних сил держится, ребра уж и кожу прорезали. Прилетел ворон черный, сел пред русичем. Бесконечная змея всадников проплывает мимо мученика. Смеются половцы, вот он грозный рус. Вот что с ним стало. Вспорхнул ворон, завис над телом воина, размахивая крыльями, вцепился под ребра, где кровушка красная течет. И начал клевать внутренности. Каркнул страшно, выронил из клюва плоть окровавленную. Не разевай половец клюв, мигом добыча выпадет. А воин только сжал зубы посильней, улыбнулся. Ну, все, теперь в рай братья мои. Отомстите за меня ворогам окаянным. Не уронил я чести своей, не запятнал памяти предков делами паршивыми. Вынес все, и вы вынесете.
А потом тень заволокла взор Святослава, и не видел он больше злодеяний половецких, детинец узрел, рощицу малую, что у моста через Студенку раскинулась. И снова ночь кругом. И луна такая же, большущая, полная. Хорошо видно человека у опушки. Крепок он, в кафтане богатом, плащ шелковый, соболем отороченный, поверх кольчуга позолоченная, на поясе меч германский, секира в петлице. В лесу десяток воев сидит. Все нурманы страхолюдные. Ждут кого-то, не терпится им. Наконец топот копыт послышался, скачет кто-то. Точно, трое всадников. Старший в железе дорогом с ног до головы и конь его тоже. Бронь двойная, снизу кольчуга, сверху доспех дощатый, чешуя позолоченная. Дал знак сопровождающим, остановились всадники. Сам к воину подъехал, снял островерхий шлем с личиною. Лицо правильное, скулы ввалившиеся. Был бы он красив, коли не шрам ото лба до подбородка тянувшийся. Оскал как у волчары битого. Улыбнулся вроде, а чувство, что рычит и скалится.