– Ты напиши, Ивашка, – неожиданно подал голос Кузнец. – Напиши обстоятельно, а завтрева мне покажешь. Я поправлю, что не так.
Все удивились тому, что Онуфрий поддержал вдруг писщика. Да и сам тот понимал, что от грамоты толку не будет. Но ему не нравилось, как хабаровцы строят планы в приказной избе, а самого приказного ни в зуб не ценят. Будто никто он тут. Пустое место.
«Не пойдет так, братцы» – нахмурился Кузнец и решил тут же поддержать слабого, чтобы усилить разлад среди подельников. А Посохов явно слабейший. За есаулом Васькой, за Титом Осташковцем – люди. У Артюхи Петриловского иная сила – мошна и связи торговые. Они все, конечно, нужны Онуфрию. А надобно, чтобы он им был нужен.
– Значит, слушайте меня, господа-казаки. Коль уж я приказной, то и приказы идут от меня. Грамоту в Якутск пошлем. Ясачить людишек местных будем полной чашей, но никто – слышите! – никто на сей раз по своим торбам ничего таить не будет! Лучше излишку дадим, чем недоимку сыщут. А коли не согласны – завтра же к Зиновьеву пойду и подскажу, у кого обводную рухлядь стрельцы могут поискать. Ну?
Хабаровцы набыченно молчали. Первым, как ни странно, кивнул Петриловский.
– Ну, коли уж здесь встали – то и острог начнем строить. Сильно не тужась. До холодов поставим несколько тарас, да хрящем засыпем. Место дурное – зато и в Якутск, и в Москву отпишем – сполняем, мол. А с холодами на низ снова пойдем. Там для зимования места поспокойнее, народишко – посмирнее. Заодно по дороге дючеров пощиплем, пусть урожаем поделятся.
Как ни странно, а ярковы ближники приободрились. Встали, натянули шапки и потянулись к выходу. Кузнец ажно проводил их до выхода и сам выбрался на воздух перед сном. На биваке развалился Дурной и отчаянно храпел, раззявив пасть, как певчий в церкве. Черно-красные угли костра почти не давали света, так что непонятно было: цела ли у Сашко морда? Но вид у спящего здоровый.
«Может, он, наконец, не только получать, но и давать по мордасам выучился?» – хмыкнул приказной. И пошел спать.
А утро встретило его надсадным воплем, обещающим, что новый день не станет легче прошлого:
– Кузнец, беда! Девка Яркова сбегла!
Глава 6
Онуфрий тут же выбрался наружу, в чем спал. Резкий свет утреннего солнца полоснул по глазам, приказной сощурился, пытаясь разобраться, что происходит. На биваке толпилось с полдесятка воев, только Дурной семенил с котлом к реке – за водой, видимо.
– Кто орал? – слова из пересохшей глотки вылезали с трудом.
– Я, приказной, – шагнул вперед старый казак. – С дощаника, где аманатов держали, одна девка утекла. Ночью.
– Какая? – тихо спросил Кузнец, уже понимая, про кого они речь ведут.
– Ну, ясно какая. Яркова. Чалганка.
– Черти полосатые, – выдохнул Онуфрий. – Продрыхли всю ночь!
– Господом богом клянусь! – вскинулся старик. – Сторожа всю ночь бдела, как положено!
Кузнец только отмахнулся. Конечно, спали. На берегу ведь шесть сотен русских воинов – огромный табор! Кого сторожиться?
«Вот же непруха, – бегали мыслишки в голове приказного. – Именно нынче! Слава Богу, не подал я еще Зиновьеву списки аманатов. Тадыть совсем беда была бы…».
– Веди к дощанику! – велел он казаку.
Нет, не случайно. Вовсе не случайно пропала полоненная даурская девка именно в эту ночь. Все знали, что Хабаров ее для себя держал. И порою, ночами к себе забирал. Все те крики слышали. И умыкнуть Чалганку раньше было невозможно – Ярко изо всех душу б вытряс… И завтра невозможно – всех аманатов Зиновьев заберет.
«Будто ведал кто», – всё более ясно понимал Кузнец.
А кто ведал? Ночные гости из дружков Ярофейкиных – так оно им надо? Ну, и ближники Зиновьева еще, но тем-то вообще на незнакомую полонянку плевать.
У дощаника, где держали аманатов, всё было пристойно. Остальные сидели крепко связанные, вещей поворовано не было.
– Как в воду утекла, – стенал старый сторож. – Глянь, атаман, на берегу никаких следов нету… Ну, окромя наших, сапожных.
– А ты, дурила, думаешь, что девка даурская не может в сапоги обуться?! – не удержался Кузнец.
– Да где ж вона сапоги найдет… – начал было казак, да не договорил, додумавшись до того, что стразу заподозрил Онуфрий.
«Украли Чалганку… В самую нужную ночь. И сапоги дали! Но кто ж знал?».
Взгляд Кузнеца метался по берегу в поисках догадки. Люди суетились и бродили взволнованными мурашами, шумно переговаривались. И словно одно пятно покоя: сидит себе Сашко Дурной на урезе и песочком котел от копоти чистит. И ничто купченка не волнует…