В истории концепции норманнского происхождения Польского государства можно выделить два этапа: ранний, приходящийся на прошлое столетие, когда она развивалась в отечественной, польской, историографии, не вызывая широкого интереса за пределами страны; второй, более поздний, — перед второй мировой войной и во время ее, когда опа проявилась в публикациях иностранных исследователей, противоречащих позиции польских историков[37]. Первый этап связан с широко распространенным еще в XVIII в. мнением, будто бы польское общество и государство создавались благодаря иноземному завоеванию края, давно заселенного польским народом, причем этнически родственные завоеватели, говорящие на том же языке и называемые лехитами, создали правящий класс, знать. Только позднейшие исследования показали, что название лехиты — это литературная форма русского названия ляхи, определяющего поляков и восходящего к названию граничащего с ними польского племени лендзян или лендзитов[38].
В XIX в. только один польский историк, К. Шайноха, отождествлял лехитов с норманнами, которые, якобы, захватили Польшу в VI в. и образовали знать; автор исходил из предположения, что славяне вели примитивное хозяйство, что у них не было развитых общественных организаций и что они не были в состоянии создать государство собственными силами[39]. Автор указывал на более раннее, уже опровергнутое к тому времени И. Лелевелем мнение Т. Чацкого о скандинавском севере как источнике польского права[40] и доказывал, что ляхи (это название он производил из скандинавского lag, переводя его как comitatus) пришли в Польшу из Дании. Фантастические выводы Шайнохи были единодушно отвергнуты польской историографией. Иногда ошибочно помещают в ряды сторонников норманнской теории Ф. Пекосиньского. Он считал мнимых завоевателей Польши, лехитов, одним из живших в устье Эльбы польских племен, которое в конце VIII в. захватило земли по Варте и в других местах. По мнению автора, оно поддалось влиянию скандинавской культуры, в частности употребляло рунические знаки как гербы[41].
И это положение было сразу опровергнуто и не нашло сторонников в польской историографии[42]. Такие исследователи второй половины XIX в., как А. Малецкий, Μ. Бобринский, С. Смолка, и многие другие, не исключая работавшего несколько ранее немецкого историка Р. Рёпла[43], признавали, что Польское государство возникло в результате не внешнего захвата, а внутренних преобразований, нашедших также выражение в завоевательных мероприятиях Пястов, и эта точка зрения возобладала в польской историографии нашего времени[44].
В начале XX в. норманнская проблема в польской историографии получила развитие при исследовании древнейших польско-скандинавских отношений, в первую очередь в связи с поморским вопросом. Уже В. Кентшиньский отодвигал дату включения Поморья в состав Польши со времени Болеслава Храброго, как это считалось ранее, в глубь истории, к периоду правления Мешко[45]. Не без влияния датского историка Ю. Стенструпа, который исследовал отношения Дании с северо-западными славянами, К. Потканьский и независимо от него К. Ваховский изучали отношения Мешко I со Скандинавией и норманнской дружиной в Йомсборге, которая должна была зависеть от польского князя[46]. В. Семкович приписал норманнское происхождение магнатскому роду Авданцев (так же как вслед за «Великопольской хроникой» род Дуниных традиционно выводился из Дании), а С. Козеровский подтверждал эти выводы с помощью великопольской топономастики[47]. Ни один из этих специалистов не мог предвидеть, что их выводы будут использованы как аргументы в пользу чуждой им теории норманнского происхождения Польского государства. Еще дальше в своих выводах пошел русский норманист В. Розен, опираясь па интерпретацию только одного источника — известия Ибрагима ибн Якуба о военной силе Мешко I: в комментарии к этому арабскому источнику он высказал суждение, что норманны, которые проникали во все крупные реки континента, от устья Невы до устья Роны, не могли миновать устья Вислы; Мешко I, по его мнению, вербовал норманнов па службу и таким образом ограждал себя от нападения морских разбойников[48]. Эту мысль разделял также А. Куник[49], хотя Ибрагим ибн Якуб ничего не сообщал об этническом составе дружины Мешко I.
37
Обзор этих исследований до 1925 г. дал О. Бальцер (
38
40
Ibid., s. 4. См.:
41
44
См., напр.:
46
Potkański K. Drużyna Mieszka a Wikingi z Jomsborga. — SAU, 1906, № 6, s. 8–9;
47