Новый лесок Алена обходила по кромке. Когда далеко впереди показался стоящий отдельно, как отрезанный ломоть, черносизый ветхий ельник, повернула к нему. И побежала бы, если б не опасалась подвихнуть ноги на кочках и ямах, скрытых травяной гущей.
Помедлив, она вошла в ельник, сразу укрывший ее будто кровлей. Идти стало легче — по земле стелился мох. Зато в душе прибавилось страху. Куростровский заповедный ельник был местом темным, диким. Его не любили и обходили стороной. То была вотчина древней нечисти, оставшейся от стародавней белоглазой чуди, сгинувшей некогда.
Содрогаясь от непрошеных страшных мыслей и часто крестясь, Алена вышла на просторную елань, саженей двадцать поперек. Ее окружали, будто стража, дремучие, века назад выцветшие ели с проплешинами. Стволы были покрыты безобразными пятнами рыжего мха. Алене вдруг с обидой и жалостью к самой себе подумалось — почему же здесь?.. Но сразу нашелся ответ: тут единственно верное место, где можно...
— Не побоялась, — раздался позади довольный и вкрадчивый голос.
На плечи ей легли крупные мужские руки. Сердце Алены с буханьем возвращалось на прежнее место, откуда мгновенье назад прыгнуло в пустоту. Вмиг забылись все страхи языческого святилища.
— Митенька!..
Она повернулась и отшагнула, закраснев от сильного волнения. Потупилась, но сразу снова вскинула на него очи, полные смятения. Уронила с головы на спину платок, распушив светлые волосы.
Колмогорский служилец Митрий Хабаров залюбовался ею, ненастырно протягивая к девице руки.
— Покрасовела еще боле, Алена Акинфиевна. Знал бы, когда впервой тебя увидел, что в такую ненаглядень вырастешь, тогда б еще тебя в жены выпросил.
— Что ж потом не выпросил, о прошлом лете? — дыша всей грудью, молвила она.
— Поздно. Не по нраву я стал твоему родителю, воинскому голове Истратову.
Хоть и не сводил с нее прямого взгляда, Алене почудилась в его словах заминка — будто и правду сказал, да не совсем.
— А нонече мне батюшка с матушкой велят замуж идти, — с неожиданной для самой себя покорностью сказала она. Будто смирилась?
Но жадно смотрела на него — дрогнет ли хоть что-то в лице? Не дрогнуло. Напротив, точно расслабилось в нем что-то. Оглядел ее снова всю целиком и остался равнодушен. Поскучнел будто бы.
— Ну и иди, — прозвучало жестко.
— Да ведь как тебя забуду? — вскрикнула, чуть не плача.
— Забудешь, как всякая баба.
Алена замотала головой, брызнув слезами, и бросилась ему на грудь. Едва доставая макушкой до верхней петлицы кафтана, затормошила:
— А ты, Митенька, увези меня увозом! Свадьбу-то скоро готовят, на после Петропавлова дня. Батюшка с караульным отрядом опять скоро в Пустозерск идет на полгода, и допрежь того меня под венец поставить хочет. А увезешь — попа сыщешь сговорчива, обвенчаемся, в ноги кинемся батюшке с матушкой — простят!..
Не отстраняя ее, но и не беря в руки, Хабаров охладил девичью страсть словно пригоршней льда:
— В поход опять иду. Новую рать собираю на Каянь. Не до тебя, Алена Акинфиевна, станет теперь.
В ответ она с жаром принялась топить его лед:
— Спрячешь меня до времени, пока вернешься, а я ждать буду!
— Да ведь негде. Не здесь же тебе избушку поставить, — усмехнулся служилец. — Не к самоединам в вежу тебя запихнуть. Не в корельских болотах утаить.
— А в Кандалакше-то, бают, двор себе поставил? — из последних сил надеялась она, рабски заглядывая ему в глаза.
— Прознали уже, — с новой усмешкой качнул головой Хабаров. — Ты, Алена Акинфиевна, как считаешь — отец твой про тот мой двор перво-наперво не подумает? Налетит, пока меня и моих людей не будет, тебя в охапку, а двор, чего доброго, пожжет от обиды.
Девица утерла кулаком слезы, рывком отстранилась.
— Да что ж я. Навязываюсь, ровно холопья дочь, без стыда. Будто соромная девка. — Она гордо вздела голову. — Видно, не люба тебе стала...
— Уж нешто тебе жених так противен? — удивлялся ватажный атаман.
— Век бы не видать его!..
— Кто ж таков?
— Государева тиуна Палицына сын, Афанасий Иваныч.
— Вот чудеса... — закаменев внутренне и наружно, глухо вымолвил Хабаров.
— Зимой с Москвы гонцом от великого князя прискакивал, привозил грамоты тиуну. Тогда и положил на меня глаз. Теперь сызнова примчал, жениться. Заберет меня отсюда навеки... и уж не видеть мне тебя боле, Митрий Данилович. А помнить буду.